И когда надзиратель - черный и в черной оспе - отпер дверь и вошел, все разбежались. На полу лежал Дивеев щекою в пол, ничком и без чувств. Его подняли, положили на топчан, намочили голову водою. Но он плохо понимал, даже и открывши глаза. Где он, и что с ним, и кто около, этого не мог объяснить ему и черный с синим шнуром на животе. Если он видел, как говорил ему что-то, - шевелились губы, желтели щербатые зубы, упирались в его глаза, - то не слышал; если он слышал (как камни сыпались в уши слова), то не понимал. В лицо черного, очень густо изъеденное оспой, только кое-где пучками воткнулись толстые волосы, и эти волосы больше всего занимали Дивеева. Он даже на локтях поднялся, чтобы рассмотреть их поближе, и вдруг сказал неожиданно твердо:
- Их надо сбрить!
- Че-го? Кого сбрить?
Черный только что грозил кому-то в сторону карцером, и у него было наигранно суровое лицо, когда он обернулся к Дивееву, но тот повторил настойчиво:
- Сбрить, да, сбрить!.. И тогда не будет такой пестроты!
- Я ж тебе говорю: пьян, как зюзя!
Звонкий мальчишеский голос, такой звонкий, что Дивеев страдальчески повел головой, лег и спрятал ее между поднятыми локтями, и все-таки будто полные уши набило камнями... Ноги он тоже поднял в коленях, и колени крупно дрожали. Черный вздумал было взять его за колени обеими руками и прикрикнуть на него:
- Ты-ы... что это, а?
Но колени расскочились и стукнулись.
Он подсунул свое загадочное лицо к самому носу Дивеева и сказал задумчиво:
- Между прочим... винного запаху нет...
А Дивеев на это настойчиво:
- Сбрить, сбрить, сбрить!
И кругом хохотали ошеломляюще, отчего зажал крепко голову в локти Дивеев и не разжимал, сколько ни требовал этого черный...
Потом он отчетливо очень слышал, как щелкнул дверной замок, а спустя немного еще раз щелкнул точно так же.
Потом было не то забытье, не то пробел в сознании, и только от ясно кем-то около сказанного слова "Симулянт!.." опять начал вбирать в себя и вспоминать Дивеев и прежде всего хотел понять, что значило это слово, и казалось, что как будто когда-то знал, но не мог понять. Однако знал почему-то (по знакомому оттенку голоса), что сказал это слово молодой в пенсне, в форменной барашковой шапке. Он стоял около и рядом с ним кто-то еще новый с лысым лбом и красным большим носом.
- Сядьте, Дивеев, - сказал этот новый негромко.
И удивленный Дивеев сел и поглядел на него с любопытством... Оглядел его широкий пиджак, желтую цепочку на жилете, брюки из черного шевиота, даже вычищенный носок левого ботинка.
- Вы чувствуете себя больным? - спросил опять новый.
Очень знакомым показался вопрос, и Дивеев помнил, как на него ответил недавно кому-то, и сказал, дернув головой:
- Я?.. Болен?.. Ничем не болен!.. И никогда не был болен!..
- Положите ногу на ногу... вот так, - показал красноносый, севши с ним рядом.
Потом он погладил и пощупал его колено и вдруг ударил ребром ладони; нога Деева подпрыгнула и соскочила с другой ноги...
Красноносый мигнул хитро молодому и сказал вполголоса:
- Каков рефлекс?!.
И тут же Дивееву:
- А ну-ка разденьтесь...
Из-за него не видно было рук молодого, но Дивееву почему-то захотелось неудержимо теперь их найти глазами и на них посмотреть... И он сильно изогнул голову и поглядел: тонкие пальцы были так же холодно красны.
- Будет холодно, - сказал он вдумчиво.
- Снимите рубашку, вам говорят!
Опять глядя только на приковавшие его пальцы, снял Дивеев рубашку, а лысый около вынул из жилетного кармана зубочистку, написал ею на голой спине его буквы и спросил:
- Какое слово?
Но Дивеева занимали теперь только руки молодого, и он вспомнил, наконец, почему занимали, и сказал ему с большой укоризной:
- Я видел в руках у вас мой кошелек!.. Видел!.. Да, видел!..
На это молодой чмыхнул носом, повел головой, снял пенсне, протер его и сказал:
- Ну что ж, Дмитрий Иваныч... Возьмите его пока в больницу, а там видно будет.
И красноносый спрятал свою зубочистку, сказал Дивееву:
- Оденьтесь! - встал и добавил: - Придется взять... Закатим ему вероналу, посмотрим... Оденьтесь же, вам говорят!..
Дивеев медленно натянул на себя рубашку воротом назад и так сидя смотрел, как они уходили из камеры, - впереди молодой, талия стянута поясом, за ним лысый - без талии.
В тюремной больнице в сумеречный час полагалось быть полнейшему покою, так как старый тюремный фельдшер Дмитрий Иваныч уходил в это время на практику. Но покоя в этот день не было там: Дивеев как раз в этот час начинал приходить к разным тревожным подозрениям и делился ими с длиннобородым лет за пятьдесят больным на соседней койке.
Всех коек было шесть, и только на одной еще лежал кто-то, с головой закутавшись в рыжее одеяло, а бородатый уже успел показать Дивееву язву на ноге, спустив для этого перевязку:
- Видал, какая?.. Почитай что до самой кости!.. Так, братец ты мой, и жгет!.. Та-ак и жгет!..
Может быть, вид этой действительно искусно растравляемой раны подействовал на Дивеева: сумерки, тихо (только кто-то топтался за дверью), густая длинная борода с проседью перед глазами и там, внизу, подо всем этим и под тряпками какими-то рана... От этого начало щемить сердце... То отпускало на время, то опять зажимало в тиски, и Дивеев прикладывал к сердцу руки, обе, сгибался как можно ниже и так сидел... Но, может быть, это действовало на него лекарство, данное фельдшером?.. Дивеев видел эту белую кружку на столе, из которой он пил что-то... Он и тогда очень недоверчиво смотрел на лысого, он подозревал и тогда... Рана бородатого его убедила... Он посмотрел на него вдруг с большой тоскою и спросил шепотом:
- А того... убили?..
И мигнул на закутанного в одеяло.
- Живот!.. Животом мается...
Бородатый начал тереть зачесавшееся переносье, но Дивеев схватил уже нужное ему слово. Он понимающе отозвался:
- В живот!.. И в ногу!.. И в сердце!..
Потом чаще:
- В ногу, в сердце, в живот!..
Потом скороговоркой раза четыре подряд:
- В сердце, в ногу, в живот!.. В ногу, в сердце, в живот!..
И вдруг с большой решимостью в глазах и громко:
- Но я не поддамся, нет!.. Я не поддамся!..
И новая догадка вполголоса:
- А этот, - пальцы красные, в шапочке, - молодой, это - главный грабитель... Мой кошелек у него: я видел!..
Потом громко и даже торжественно:
- Ага!.. Шубы волчьи, а зубы золотые?.. Нет, не поддамся!.. Ха!.. Павлинов везде насажали... На каждой тумбе павлин!.. На каждом окне павлин!.. Но шпионы, шпионы!.. И они говорят!.. И они потом говорят!.. И дьякона с курицей тоже!.. Новая хитрость... И... уничтожают!.. Кто это сказал, что был за границей?.. Не верю!.. Ложь!.. Вздор!.. Но черного, черного этого надо обрить!.. За двугривенный... И напудрить!.. И непременно напудрить!.. На Васильевском, Пятая линия, у мадам Габель столик такой, подзеркальник, и шесть пудрениц рядом... А Элинька напрасно взяла мой рейсфедер: ведь он мне нужен сейчас!..
Тот, под одеялом рыжим, закашлялся глухо, а бородатый собрал морщины на лбу удивленной гармоникой, оглянулся на дверь и перебил Дивеева убежденно:
- Называется это: болезнь!
- Нет, я не болен, нет! - остановил его рукой Дивеев. - Только сердце... они мне пробили... Нет, я отравлен... Это лысый с носом, - это он... Белая чашка!.. Вот она!.. (Тут чашку он бросил на пол.) Очень тянет сердце.
- Куда же все-таки тянет? - спросил бородатый.
- Куда?.. Как куда?.. К спине, разумеется... к позвоночному столбу... К столбу, а там - на цепь!.. На железную цепь... Где это был дом из стекла и железа?.. Недавно... Очень светлый, - необычайно!.. Из стекла и железа... Как в Америке... Это вечно!.. Это почти вечно... А здесь паутина кругом, и никто не снимет... Даже летает перед глазами... Вот!.. Вот она... Вот!..