Выбрать главу

Он сделал рукой свой привычный хватательный жест и руку, сжатую в кулак, протянул бородатому. Тот встал опасливо и показался похожим на пристава вчерашнего, когда встал, и, только теперь заметив это, Дивеев протянул немного грустно и несколько насмешливо:

- Ах, та-ак!.. Вот это кто?.. Пристав?.. Поздравляю!.. А где же ваш перстень-печатка?.. (Он схватил его за руку.) Нет?.. Сняли?.. Это он!.. Молодой, в шапочке!..

- Ишь, что болезнь делает! (Бородатый вырвал руку.) А почему все-таки начальство к этому без внимания?.. Такой и убить может! Эй!.. И убьет - не дорого возьмет!..

- Может убить? - подхватил Дивеев испуганно. - Неужели?.. Но я не поддамся, нет!..

Но остановился пораженный и безмолвный, когда отворилась дверь и увидал он освещенную косым лучом сзади рукоять револьвера в открытой кобуре, а около нее кого-то... кого-то очень длинного в черном.

Он прошептал ошеломленно:

- Конечно... Они - везде...

И сел бессильно на койку.

А вошедший спросил зловеще:

- Это кто тут сейчас издавал крики?.. А?..

И даже больной животом стянул с головы одеяло и открыл мутное в сумерках безбровое бабье лицо.

- Как можно такого чтобы в больницу?.. - горячо сказал длинному в черном бородатый, как пристав. - Такой и убьет - не дорого возьмет!.. Ходуном ходит!..

- Тты!.. Тты что это? - приблизил к лицу Дивеева сверкнувшие белые руки длинный в черном, и Дивееву стало трудно дышать, и он упал поперек койки.

- Чашку разбил! - протянул бородатый.

- Чашки казенные би-ить!..

И вдруг откуда-то мальчишечье:

- А вы как смеете больного бить?

- Как смеет, да! - бормотнул Дивеев, не подняв головы.

- А ты что за указ такой? - рванулся длинный к парнишке с животом, и так яростно, что Дивеев замер от страха.

Но мальчишеский голос еще выше:

- А такой указ!.. Тюремного врача сюда давай, а не дерись!.. И фельдшер ушел!.. Порядки!..

- А ты для порядка сюда заперт? Ты - начальство?..

Кричали друг на друга еще, - не понял Дивеев, что - как камни в уши... Он все лежал поперек койки, очень неловко, и голова остро болела в висках: просто щелкал там обруч железный за разом раз, за разом раз...

И когда стало тихо наконец, - черный и длинный ушел, - и можно уж было открыть глаза, увидел Дивеев, что лежит он головой на подушке не поперек, а вдоль койки, - светло: горит лампа, - бородатый около сидит согнувшись...

Ясно Дивееву, что это - сапожник Вихорев с 5-й линии. У него на вывеске над сапогом надпись: "Друг студентов"...

- Друг студентов! - внезапно сказал ему Дивеев. - А за подметки полтора рубля!.. И не стыдно?.. Но что же подметки твои перед Кельнским собором... Готика!.. Шедевр!.. Ага!.. И ведь можно совсем без подметок... А если на фронтоне посадить павлинов?.. И райских птиц... из гипса... Но можно ведь и раскрасить!.. Элинька!.. Я тебе говорю!.. Сейчас же принеси мой рейсфедер!..

- Эх!.. - скорбно мотнул головой бородатый. - Чистое горе теперь будет с таким!.. И не уснешь!..

К ночи Дмитрию Иванычу удалось успокоить Дивеева. Но утром припадок буйства был уже сильнее, и в больничную камеру пришли тюремный врач и смотритель.

Дивеев их заметил: вошли двое... Один невысокий, тщедушный, другой важный крупный старик в погонах белых на черной шинели... Дивеев перед этим горячо говорил фельдшеру о павлинах и волчьих шубах и был ошеломлен приходом новых двух, важных... Он замолк и попятился к стенке. В руках у важного в погонах была черная палка с костяным набалдашником, вся сверху донизу в золотых монограммах. Смотритель, из бывших военных, имел уже легкий удар и слегка волочил левую ногу, дослуживал последний год, выслуживал полную пенсию и в помощь ноге носил палку; но Дивеева она приковала, - черная с монограммами, - скользнет бегучим взглядом по двум новым лицам и упрется в палку... Оба новые стояли в фуражках с кокардами, как было недавно у самого Дивеева, но теперь это казалось ему необычайным: фуражки с кокардами!..

Он заметил, что и бородатый стоит навытяжку, и Дмитрий Иваныч сказал было:

- Да... вот явление...

И выжидательно застыл.

А важный старик заговорил очень отчетливо и громко:

- Может быть, вздумает повеситься на простыне или же, скажем, отравиться... пиши тогда бумаги... и неприятность!.. А может быть, и подделка?

- Тем-пе-ра-туры не подделает! - угрожающе подбросил голову другой, тщедушный, с лицом, рассекающим воздух без затруднения, острым, как корабельный нос, и поглядел на него остро: - Этот больной?

А лысый, с носом красным, бормотнул вполголоса:

- Кажется, острое, Александр Филиппыч!

- Острое? - повторил старик и стукнул палкой.

- Острое - тогда капут, - сказал низенький бодро.

- Ка-пу-ут?.. Вот видите как!.. - и старик запустил в рот весь свой седой левый ус и стал его жевать медленно.

- Температура? - спросил лысого низенький.

- Сегодня не мерил... Но, видно, порядочная!..

И заметался лысый, а низенький важно:

- Как же вы так!.. Надо смерить... А ну, сядь-ка, братец!

И перед самым лицом Дивеева разрезал воздух снизу вверх.

Это не понравилось Дивееву... Это заставило его прошептать: "Не поддамся!.." Потом он крикнул надменно:

- Я - "вы"!.. Я - "вы", а не "ты"!..

- Это - чиновник! - улыбнулся лысый и тут же что-то протянул низенькому.

А важный старик промямлил:

- Эге-ге, брат... "вы-ы"!

При этом вытащил левый ус, покрутил его слегка и тут же засунул в рот правый.

Но низенький сказал примирительно:

- "Вы" - так "вы"... Присядьте на койку!

Тогда Дивеев поклонился, точно в гостях, и сел, но металлический футляр термометра, блеснувший в руках низенького, его испугал.

Он крикнул только:

- В сердце! - и вскочил.

Потом он хитро отпрыгнул к самой стене и забормотал:

- Нет! Нет!.. Нет, я не поддамся!

- Явное помрачение сознания, - важно сказал низенький старику с палкой.

А старик с палкой закручивал правый ус, и глаза у него были как две гимназических пуговицы.

Он отозвался:

- Если нужно температуру чтобы, - надо смерить!

- Это - термометр, - сказал низенький (вынул его из футляра и встряхнул). - Видите?.. Присядьте!.. Одна минута, и мы... вас отпустим домой.

- Домой?.. А куда домой?.. Ага?..

И Дивеев вдруг улыбнулся даже тому, что этот низенький не знает, что у него нет дома... Ему показалось, что он очень хитро провел их всех.

- Это не кинжал и не нож, - это градусник! - убеждал его между тем низенький. - Помните, его вам ставили, когда вы были больны?

- Больны?.. Я никогда не был болен!

- Поставьте вы, Дмитрий Иванович, если вы ставили... - передал градусник низенький.

Лысому больше доверял Дивеев: градусник от него допустил, - тем более что старик с палкой в это время начал сосать опять левый ус; это так заняло Дивеева, что и он старательно сделал то же самое со своим правым усом...

И несколько времени все молчали, а когда лысый вынул градусник и сказал: "Тридцать восемь и восемь", - Дивеев повторил это тем же самым его тоном:

- Тридцать восемь и восемь!

И чуть улыбнулся.

- Может быть, и не острое, - горлом выдавил низенький.

- Но все же в больницу его? - забеспокоился старик с палкой, отсосанный ус накручивая на палец.

- Непременно!.. Сейчас же! - ответил низенький.

- В больницу? В настоящую - земскую? - вдруг отчетливо повторил Дивеев чьи-то слышанные слова.

- Ага!.. Это он понимает!.. - подмигнул гимназической пуговицей старик с палкой.

- А сейчас только что та-ко-е плел! - покрутил головой лысый.

И бородатый выступил вдруг на шаг:

- Цельную ночь, ваши благородия, никому спать не давал! - И собрал лоб гармоникой.

Тут же вспомнил Дивеев про другого, с животом, и на него оглянулся. Тот тоже стоял в одном белье около кровати и смотрел исподлобья безбровый, безусый, бледный.

- Тебя не спрашивают! - строго сказал бородатому старик с палкой и кивнул лысому на этого, безбрового: