Сам Алексей вместе в семьюстами другими десантниками был сброшен на голову готовых ко встрече духов. Больше половины солдат и офицеров погибли в воздухе. Остальных шквальным огнем минометов и ПТУРСов добивали в ущелье. Из его взвода вышли из этого адского котла только трое. Он, радист и раненный осколком в лицо лейтенант, которого они тащили на себе по горам, пока тот не «кончился». Похоронили, завалив плоскими камнями, и двинули, оставляя солнце за спиной, на север. На вторые сутки их взяли местные дехкане без воды, курева и сопротивления, и перепродали какому-то полевому командиру, а тот, в свою очередь, перепродал их уже по отдельности дальше. Причем за Алексея он выручил афганей в два раза больше, видимо, сержантские лычки ценились и здесь. Была у Алексея попытка побега из плена без всяких шансов на успех. За чем последовали жестокое наказание и долгие ночи в яме да каторжные дни работы под палящим солнцем за черствую лепешку и консервную банку с зеленым чаем…
И вот теперь «боинг», резко накренившись над Манхэттеном, падал большой птицей на посадочную полосу гигантского международного аэропорта «J.F.K.». Слева за окнами остались стоэтажные «близнецы», справа, за косой залива Джамайка-бей, рябили на волнах крошечные яхты и катера, а далее серо-синей, сливающейся с горизонтом далью простирался Атлантический океан…
Одним из спонсоров освобожденных из афганского плена солдат, поручителем с американской стороны, была Русская православная церковь за рубежом. По прилету в Нью-Йорк после всех формальностей эмигрантской службы парней наскоро провезли по Манхэттену и отправили в Джорданвильский монастырь, на севере штата. Ни конференций, ни интервью. К русским бывшим пленным эмигрантская Америка отнеслась равнодушно. Да и шутка ли — таких, как они, легальных и нелегальных эмигрантов, каждый год через все границы и побережья проходили сотни тысяч, и лишь десятая часть от прибывающих выплевывалась депортационными судами в обратном направлении. Что так сильно влекло людей именно в эту страну, осталось для Алексея неразрешимой загадкой.
В монастыре парней встретили хорошо. Монахи были добры и приветливы. Владыка благословил на послушание трудником Федора, опять же в механическую мастерскую, где автомобилей и прочей сельскохозяйственной техники было предостаточно. Алексей выбрал себе место повара, дело было знакомое: до армии он работал вместе с мамой в московском ресторане «Арагви», хотя и недолго. Но меню монахов не нуждалось в большом разнообразии. Частые и продолжительные посты были аскетически строгими и, конечно, необильными. Мясные блюда в любом виде исключались. А вот Пасха и Рождество, как и другие престольные праздники, были великолепны в своей хлебосольной многочисленной смене явств. Грибы, запеканки, всевозможная рыба, овощные и фруктовые салаты, икра и вино, а также мороженое — всем этим потчевались паломники и прихожане в избытке. И было где развернуться фантазии молодого и, как выяснилось, талантливого кулинара.
Помимо послушания, молитв и бдений были они благословлены владыкой и на обучение в монастырской семинарии, сразу на второй курс. Учеба была легкой и интересной, занятия шли на русском языке. Все студенты говорили по-русски, хотя многие с акцентом. Были они, как правило, дети и внуки эмигрантов первой и второй волны, бежавших из Восточной Европы и Северного Китая. Из иностранных языков изучали только английский и греческий (хотя какой же английский для США иностранный!). Исключение для всех составлял старославянский. Многие семинаристы приехали из англоязычной Канады и Австралии. Были здесь и «братья славяне» из Болгарии, Югославии, Чехии и Польши.
Жили все дружно, вино и пиво не возбранялось, но курение было запрещено. И порой, как в армии, друзья собирались келейно после отбоя поговорить, покурить в форточку и выпить «крепкаго». Так же, как в армии, уходили в самовольные отлучки до утра, благо что имели ориентацию правильную и кровь горячую, так что в близлежащих городках недостатка в подругах не имели. Были они заводные студенты-бурсаки, и не было никакой разницы, из капиталистов ты или из лагеря воинствующего социализма. Всем было наплевать на политику, в дискуссиях она не затрагивалась, так как «антихристов коммунизм» ненавидели все. Бывало, что в отношении конфессий — старообрядцев, униатов, а также экюменизма мнения не совпадали, но генеральная линия православия была у всех одна, и это объединяло.
Алексей родился и вырос в Москве, отец его был родом из Сванетии — наполовину сван, наполовину менгрел. И хотя у Алекса мама была русская, звали его здесь Леша-грузин. На грузинском говорить, читать и писать научила его бабушка-менгрелка. Грузинский был так же популярен в семье, как и русский.