Понимание всего этого пришло ко мне гораздо позже. А в тот момент я совершенно растерялась. Меня почти парализовало – что делать? Как его остановить? Я подскочила к Илье, принялась уговаривать, попыталась успокоить – ничего не помогало. Заметалась по комнате, натыкаясь на столы и стулья, зачем-то распахнула окно, как будто кому-то здесь не хватало воздуха.
В комнату ворвалась перепуганная, ничего не понимающая секретарша, а вслед за ней – еще какие-то люди, целая толпа людей в дорогих деловых костюмах.
Офисные работники, которых придумали называть планктоном, «приплывали» – сбегались на шум и скандал, как комары и мошки летят летом на даче к зажженной лампочке. Они бестолково сгрудились у входа, не зная, что предпринять. Те, кому не было видно, что происходит, вытягивали шеи, и глаза их горели любопытством и алчным интересом.
Секретарша и еще один господин с аккуратной бородкой предпринимали активные попытки заставить Илью замолчать, но, как и я, потерпели неудачу.
– Илья Ильич! Что с вами? Илья Ильич, успокойтесь! Пожалуйста! – причитала секретарша, приплясывая возле обезумевшего шефа.
Бородатый тоже приговаривал что-то рокочущим, солидным басом.
Закончилось все так же внезапно, как и началось. Но как оно прекратилось! Мне не забыть этого, никогда не забыть…
Илья перестал кричать. Вопль перешел в клокочущий, натужный хрип, он взмахнул руками, будто пытаясь взлететь, потом прижал руки к груди и неловко завалился на бок.
Мы – я, секретарша и бородач – кинулись к нему, чтобы поддержать, не дать упасть на пол, стараясь усадить поудобнее, и в первый момент не поняли, что произошло. Я держала его за плечи, и голова Ильи свешивалась вперед, как у сломанной куклы.
«Он в обмороке» – вот что пришло мне в голову. Только никакой это был не обморок.
– Да он же… мертв! – Бородатый отступил от Ильи, неловко всплеснув руками.
– Глупости! – сердито проговорила секретарша. – Не может быть!
Она попыталась заглянуть ему в лицо. Я отпустила плечи Ильи и, отстранив девушку, обхватила ладонями его голову. Подняла и…
Упала в обморок. Спасибо тебе, Боженька, за эти маленькие радости.
Глава 12
Вечером того же дня я сидела на кухне в своей квартире, за которую мне предстояло еще платить и платить, и пыталась заставить себя успокоиться. Только ничего не выходило.
Я включила всюду свет – вряд ли смогу теперь вообще когда-то остаться в темноте. Наглухо зашторила окна, заперла дверь на все замки, но это не помогло создать чувство безопасности. Стены обступили меня, потолок навалился сверху. Эта коробка, которую я считала надежным домом, не давала защиты, а лишь рождала клаустрофобию.
Все была иллюзия – все, чем я жила. Рядом со мной, выжидая, принюхиваясь и приглядываясь, бродило нечто. Зло. Зло, которому не было названия.
Передо мной стояла кружка горячего кофе. После душа, настолько горячего, что я рисковала заработать ожоги, закуталась в махровый халат, натянула вдобавок теплую кофту и шерстяные носки. Ничего не помогало – меня била дрожь, согреться не получалось.
Когда я глянула в мертвое лицо Ильи, сознание милосердно покинуло меня. После мне поставили какой-то укол, о чем-то спрашивали, осматривали, а потом отпустили с миром. И вот я дома.
Так жутко в одиночестве… Конечно, можно позвонить Лене. Но одна лишь мысль о том, чтобы начать разговор о случившемся сегодня, вызывала новый приступ дрожи. И кроме того, невозможно рассказать о смерти Ильи, не упоминая при этом, зачем я явилась к нему на работу.
Я похоронила самых близких людей, и мне довелось получить подтверждение, что загробный мир существует. Старуха-смерть ходила по пятам, и я почти свыклась с ее присутствием.
Но впервые смрадное дыхание смерти коснулось моей кожи. Никогда еще человек не умирал при мне, на моих глазах: уже одно это способно выбить из колеи любого. Да вдобавок смерть Ильи была…
То, как он ушел в мир иной, перепугало меня настолько, что я почти перестала соображать. Это был какой-то душевный паралич: не получалось ни сосредоточиться на чем-то ином, ни отвлечься, ни перестать прокручивать в голове последние мгновения его жизни.
Мне казалось, я все еще слышу крик Ильи, вижу лицо – искаженное, словно бы скомканное, как белый лист бумаги. Чужое, безумное, отчаянное лицо. И слова, которые он повторял раз за разом, снова и снова: «Никому нельзя рассказывать! Ни с кем не обсуждать! Я ничего не помню! Я умру, если вспомню! Мне нельзя помнить! Я умру…»
Никто не слышал этого, кроме меня. Но ведь вышло так, как он и сказал: с моей подачи Илья вспомнил о чем-то, о чем не должен был помнить, и это воспоминание его убило.