– У Ильи что, хватило совести обнародовать…
– Говоря по чести, не помню, как это вышло. Некоторые подробности выцветают, пропадают из памяти. Но у меня есть привычка вести дневник, так что мы с вами этот момент проясним. Когда все выяснилось, Валера ходил как оглушенный. До этого момента он не знал, кто его соперник. В общем, драка была, и он побил Илью, сильно побил. Дружбе конец пришел. Вроде и помирились после, но как раньше уже не общались, по-моему. А там уже и выпускной, разъехались и…
– А Любаша?
– Ей, бедняжке, хуже всех пришлось. И сердце разбито, и позор. Многие над ней смеяться стали. Старшеклассники проходу не давали – насмешки, обидные слова, рисунки на стенах, намеки… У Ильи синяки зажили, Гаранин уехал и забыл свою первую любовь, а ей каково тут жить? В общем, она попыталась руки на себя наложить. Выпила уксусную эссенцию.
– Боже мой! – выдохнула я. Что за способ уйти из жизни! Мучительный, жуткий… – Так она умерла?!
– Выжила, – отрывисто проговорил Ефим Борисович. – Инвалидом осталась. Ожог пищевода. Говорить не может, не то что петь.
Я не могла найти слов. Банальная, тривиальная история закончилась трагедией. Хотя закончилась ли?
– Где она сейчас? Любаша живет здесь, в деревне?
Ефим Борисович покачал головой:
– Ни она, ни родные ее здесь не остались. Насколько я знаю, несколько лет назад они жили в Казани. У меня записан и ее номер, и номер матери, могу уточнить.
– А вам не кажется, – выпалила я, – что Любаша может оказаться причастной?
– Та девушка, которую я знал, не могла такого натворить, – твердо заявил Ефим Борисович. – Такие зверства, да еще и с детьми… Она ведь еще и учитель ко всему прочему.
Тоже мне аргумент! Учителя что – святые? Я отодвинула от себя наполовину опустевшую чашку, надкусанный пряник и бросилась в бой.
– А я думаю, человек в ее положении может оказаться способен на многое! Может, Любаша с ума сошла от боли и обиды! Илья ей жизнь сломал. А остальные тоже руку приложили – может, один письмо как-то выкрал, другой насмехался и обижал. Может, и Валерий, оскорбленный в лучших чувствах, руку приложил. Откуда нам знать?
– И что она сделала? Ведь Любаши не было рядом, когда ваша сестра падала со скалы. И в других случаях – тоже.
– Может, порчу навела, – угрюмо ответила я, не желая расставаться с логичной, на мой взгляд, версией. – Не знаю как, но чувствую: дело в этом!
– Хорошо, возможно, вы правы, Яша, – сдался Ефим Борисович. – То, что мы не понимаем, как это можно было организовать, вовсе не значит, что такое невозможно в принципе. Нужно все проверить.
Глава 16
Теперь нас было двое – я и Ефим Борисович, и от этого я испытывала невероятное облегчение. А еще – легкие угрызения совести от того, что впутала милейшего человека в мутную историю.
– Уже полседьмого, – сказал он, – рабочий день у людей окончился.
– Простите, задержала вас… – промямлила я.
– Да я не о том, – отмахнулся директор. – Мой рабочий день не нормирован. У нас еще репетиция сегодня в семь. К новому учебному году спектакль с ребятами хотим поставить. – Это прозвучало слегка виновато. – Я хочу сказать, сегодня поздно звонить, узнавать. Да и записная книжка у меня дома, и дневник. Давайте так поступим. В Казань ехать долго. Вы переночуете в гостинице при монастыре. К себе позвать не могу, извините…
– Да что вы, Ефим Борисович! – прервала я. – Неужели стала бы вас стеснять! Мне бы в голову не пришло напрашиваться к вам на ночлег.
– Тогда решено. Я сейчас позвоню в гостиницу, договорюсь, чтобы вас устроили со всеми удобствами.
Пока Ефим Борисович звонил по городскому телефону, я отправилась мыть посуду. Туалет был рядом с кабинетом, и я слышала, как он просит выделить комнату его хорошей знакомой, журналистке из Казани. Видимо, его спросили насчет документов.
– Она на машине, так что права есть, конечно. Марьяна Навинская. Да, На-вин-ска-я, – по слогам диктовал он.
Я появилась в кабинете с чистыми чашками, и Ефим Борисович, прикрывая трубку рукой, спросил:
– Верно ведь? Ваша фамилия пишется через «а»?
Подтвердив, я пристроила чашки на тумбочке возле стола, рядом с кофейником, поставила туда же печенье и пряники, убрав их с письменного стола. Подумав, что еще пара дней, и пряника станут каменными, хоть орехи ими раскалывай.