Что же, выходит, пришла пора сдаваться? Лежать и покорно ждать смерти, уповая лишь на то, что убийцы проявят милосердие и причинят мне поменьше страданий? Может, еще и попросить их убить меня нежнее и осторожнее?
«Нет уж, Ефим Борисович, – с внезапной решимостью подумала я и мысленно обругала его словами, которые не принято произносить в приличном обществе. – Мы еще поборемся!»
Я приподняла голову, собралась духом и изо всех сил вонзила зубы в язык. Все, что я испытывала до того и почитала за боль, оказывается, нельзя было назвать болью. Рожать мне не довелось, так что родовые муки были неведомы. Иногда тянуло живот, ныли зубы, трещала голова, болело воспаленное горло или – однажды – ухо.
Но в тот миг я поняла, что боль – это горячий поток лавы, огненный взрыв, слепящий и оглушительный. Нет передышки, невозможно отвлечься и переключиться на что-то другое. Когда она пришла ко мне, я приветствовала боль, как дорогую подругу, как свою спасительницу, потому что все прочее перестало существовать. Головокружение отступило, не было больше страха, паники, усталости, я забыла, что почти не могу двигаться.
Рот наполнился кровью, и я сплюнула ее. Подгоняемая болью, как кнутом, почти не соображая, что делаю, с утробным рычанием я втащила себя в ванную, умудрилась закрыть дверь и привалиться к ней.
В ванной было совсем темно: в комнате мгла была не такой плотной из-за уличного фонаря, что отбрасывал слабый отсвет. Здесь же я словно очутилась в темной яме, ослепшая, дезориентированная. Хотя смотреть было не на что.
Мысль о том, чтобы вызвать рвоту или окунуться в ледяную воду, пришлось оставить – на это нет ни времени, ни сил. Заряд энергии, который подарила мне острая боль, кончился. Оставалось лишь надеяться, что они зайдут, не обнаружат меня в постели, решат, что я сбежала, и пустятся в погоню.
Пока их не будет, я смогу (надеюсь, что смогу) постучаться в соседние номера, попросить о помощи, ведь не может же быть так, что все кругом в сговоре против меня. Должны быть здесь и обычные люди, которые ужаснутся, увидев женщину в таком состоянии, вызовут полицию и «скорую помощь».
А если все-таки я ошибаюсь? Если нет здесь обычных людей – только те, которые желают мне зла? Или люди такие есть, но я не смогу доползти до них, не успею? И, самое главное, вдруг преступники решат обыскать номер и заглянут в ванную? Так, вероятнее всего, и случится…
В любом случае ничего другого не оставалось, только лежать и ждать. Я хотя бы попробовала сопротивляться, и это все равно лучше, чем сдаться без борьбы.
За дверью номера кто-то был. Я скорее почувствовала это – кожей, каждой клеткой, чем услышала, потому что двигались они почти беззвучно.
«Раз пытаются не шуметь, значит, в гостинице есть не замешанные в этой истории люди! Они боятся привлечь их внимание!» – подумала я. Если меня обнаружат, нужно вопить что есть мочи, пусть услышат, пусть прибегут.
Но вместе с пониманием этого обнадеживающего факта пришло осознание еще одной вещи: мне становилось хуже. Действие препарата усиливалось. Нарастало головокружение. В голове повис серый туман: спать хотелось почти нестерпимо, открыть глаза не получалось, как будто кто-то придавил веки пальцами. Мысли сделались рваными и путаными. А тело, верой и правдой служившее мне три десятка лет, не изводившее мелкими болячками и тяжелыми хворями, подвело в самый неподходящий момент. Я принялась сжимать пальцы рук в кулаки, шевелить пальцами ног, пытаясь сохранить их подвижность, но почти сразу поняла, что делаю это только мысленно. Руки и ноги не шевелились.
Слух еще не покинул меня, и, словно сквозь ватное одеяло, я услышала, как дверь тихонько приоткрылась, и кто-то ступил на порог.
Торопливые шаги. Человек пересек узкий коридорчик и зашел в комнату. Щелкнул выключатель, и женский голос произнес:
– Ее тут нету!
Кажется, администратор. Я с удовлетворением отметила растерянность в ее голосе.
Снова негромкий топот: тот, кто остался в прихожей, присоединился к женщине.
– Действительно, нет, – сказал Ефим Борисович, и я готова была поклясться, что голос его звучал весело. – Целый стакан морсу выпила – и ведь подевалась куда-то!
У меня почти не осталось сил, но все, что еще было во мне живого и горячего, ненавидело этого человека. Если бы могла, глаза бы ему выцарапала, до того он был омерзителен. Негодяй, предатель, лжец!
– Под кроватью пусто, а больше тут и негде.
– Убежать она не могла. Значит, остается только… – Ефим Борисович постучал в дверь ванны. – Дорогая, вы там? Будьте любезны, откройте дверь.
«Вот все и кончилось», – подумала я. Удивительное дело, мысль о неминуемой смерти больше не пугала.