- Нет-нет. Рассказывай, я слушаю.
- Это еще что, самое интересное впереди, - Андрей усмехнулся, поболтал банкой, сделал глоток. - В тот день, когда отчалили, шел дождь. Капитан парома - накачанный пацанчик с М-16 за плечом, в мятой капитанской фуре орал на всех, как пес цепной. То одному в бок сунет, то другому в нос саданет. Так, без причины, потому что он дерьмо приличное. Ходил с помощником по парому и собирал плату за проезд. В основном консервами, украшения брал неохотно. Кто возмущался, того лупили и силой отбирали, что можно было забрать. Одного несговорчивого дедка за борт выкинул. Просто взял и толкнул в грудь. Дедок кувыркнулся через перила, только шлепанцы слетели.
Среди мигрантов были русские. Я подкатывал к некоторым - мол, все равно излишки заберут, поделитесь с земляками, но меня отфутболивали. У нас с Гжегошем на двоих было три банки со скумбрией. Я пытался объяснить паромщикам, что остальное отдадим, когда в России окажемся, что у нас там друзья и у них много тушенки. Гжегош вообще разнылся, стоял сопли на кулак мотал. Кэп ничего не желал слышать, орал, тыкал пальцем в банку красной фасоли, потом в меня и раскрывал пятерню. Мол, с человека пять банок. Пока объяснялся с ним, не заметил, как один из верзил зашел мне за спину. Кэп вдруг замолчал, сделал скорбную рожу и кивнул. В следующее мгновение меня огрели по башке, я отключился. Пришел в чувство возле ящиков на корме. Гжегоша, понятное дело, рядом не было, я потом его нашел зарывшегося в толпу переселенцев. Он трясся и подвывал, как побитая шавка. Его не боялись, даже пожалели. Кто-то за него расплатился. Я, в принципе, тоже расплатился, а иначе бы меня скинули. За тэтэшку я купил билет в жизнь.
Андрей отхлебнул пива.
- Мы плыли два дня по большей части на электродвигателе, - зубочистка дергалась в уголке его рта, как бы дирижируя словами и всем рассказом в целом, словно знала партитуру назубок. - Аккумуляторы питались от солнечных батарей, установленных на крыше рубки. Паром был небольшой и современный, сделанный уже в эпоху потепления. На следующий день мы подплыли к российским берегам. Слева из воды торчали высотки, как пеньки на вырубке. По склонам гор виднелись пестрые крыши домиков. Мы плыли над Адлером, точнее, над его правой оконечностью, вдоль красных буйков фарватера. С Гжегошем только рты разевали, впрочем, как и все остальные.
Дизель врубили перед самым причалом. Причал был плавучий и отстоял на двести метров от берега. Скорее всего, за ним начинались рукотворные мели из многоэтажек. С противоположной стороны пристани были видны носы разномастных лодок и загорелые до черноты физиономии стариканов. Наверное, им запрещалось вылезать из лодок на пристань. Шеренга бюстов в шляпах, в панамах, в кепках.Они вытягивали шеи из-за железной конструкции, которая вместе с ними раскачивалась на волнах, напоминая стрелков в окопе, - в этом месте Андрей усмехнулся и мотнул головой. - Их глаз не было видно, но по положению голов, по позам несложно было догадаться, что они рассматривали нас, словно разбирали цели перед боем. На самом деле они высматривали, у кого жирнее рюкзаки да сумки, готовые забрать последнее, что осталось в мошнах у беженцев.
Паром я покинул с Гжегошем и со своим пистолетом, - последние слова Андрей проговорил медленно. Допил большими глотками пиво, с жестяным хрустом смял пустую банку, швырнул в раковину, взял из холодильника новую.
- Будешь? - спросил он. В этот раз я не отказался - в горле пересохло, но не это заставило меня собутыльничать. Слушая историю Андрея, я почувствовал себя доверенным лицом. Словно мы кореша, которые вместе съели пуд соли и вот теперь за жизнь калякаем. Он отдал мне банку, себе взял другую. Теперь, после услышанного, он воспринимался мною немного иначе. Все тот же загорелый под палящим ливийским солнцем летчик с мускулами, накачанными в тюряге, контрабандист с пистолетом за поясом, боевик, и в то же время что-то изменилось в его глазах, в движениях, в ментальной оболочке, что ли. Он вдруг стал матерым, прожженным, таким, который сам штопает себе раны сырыми нитками и на расстреле отказывается от повязки на глаза. И хотя он был младше меня лет на десять, я почувствовал себя в сравнении с ним пацаном.