Глава 2. Анклав
Наутро чувствовал себя прескверно. С распухшим сухим языком, словно с дохлой рыбиной во рту, с жуткой головной болью я с трудом поднялся с дивана. Выколупал из кластера квамателину, закинул в рот, попробовал проглотить. Таблетка встала поперек горла, я поперхнулся, выкашлял ее на пол. Сгреб пачку с сигаретами, трясущейся рукой выбил одну, прикурил.
После известных событий, еще до того, как передвигаться по дорогам стало небезопасно, я подался из Белгорода в ближайший анклав, который находился в Курске. На Краснознаменной в кирпичной пятиэтажке заселился в брошенную однушку. В принципе, мне было все равно, где жить, лишь бы не капало. По настрою и отношению к нынешней жизни мало волновали удобства и санитария. Осознание своей ненужности, бессмысленности существования, запустение и крах привычного мира ввергали меня в жуткую депрессию. Я жил ради жизни, без цели, без смысла.
Порой жалел, что у меня были таблетки. Может, боль, как когда-то, оторвала бы от бутылки. Или язва доконала. Я не в силах бороться, мой дух сломлен. Я опустошен, выхолощен, как лоскут, зацепившийся за куст у дороги. За долгие годы выгорел на солнце, потерял цвет, впитал дорожную пыль, обтрепался ветром, стал тонким, хрупким.
Я затушил окурок в банке из-под горошка, пошатываясь, побрел на кухню. За столом сидел Андрей, крутил во рту зубочистку и листал журнал. Я почему-то не удивился ему, пробурчал: «Привет», и, раскачиваемый несуществующими ветрами,прошаркал к столу. Он кивнул, пододвинул мне стакан с водой. Я обхватил его трясущейся пятерней и порывистыми жадными глотками выхлебал. Храня молчание, Андрей вытащил из кармана потрепанный кластер с таблетками, выдавил одну и снова наполнил стакан из канистры. Я не стал спрашивать, что за лекарство, проглотил и не поморщился.
Избегал встречаться с ним глазами. За вчерашнее непотребство, за сегодняшний полураспад испытывал душевную и физическую боль. В гробовой тишине я развернулся и по раскачивающейся палубе, придерживаясь за стены, направился в туалет. Сделал мокрое дело в растрескавшуюся пожелтевшую раковину, под которой стояло вонючее помойное ведро. После чего сполоснул лицо теплой застоялой водой из умывальника. Не вытираясь, посмотрелся в заляпанное зеркало с потеками и отслоившейся по краям амальгамой. На меня глянул жалкий неопрятный, с опухшей губой, взъерошенный, отекший, с тенями под скулами и в глазницах, с пятидневной щетиной алкаш.
Подрагивающей рукой взял с полки расческу с выломанными зубьями и програбил грязные, тронутые сединой волосы. Обтерся серым полотенцем и еще несколько минут стоял перед зеркалом, не решаясь пройти на кухню. Я вдруг подумал, а на самом ли деле был Андрей? Он все время молчит, как, вообще, оказался в квартире, откуда у него таблетки? Пришел со своей канистрой… От этих мыслей меня окатило кипятком, в голове задребезжала мыслишка: «Неужели она меня все-таки настигла. Чертова белка».
Придерживаясь стены, я осторожно одним глазом выглянул из-за косяка, посмотрел через сумрачный коридор на кухню.
- Ну ты как, Михалыч? Башка в хлам? - Андрей обернулся на меня.
Я кивнул, вышел из уборной.
- Хлебнул, брат, ты вчера лишнего. Но, надо признать, у тебя был повод.
В мыслях я с ним согласился и подумал, какой он все же классный. Вон тебе и таблетки, и водицы, и навестил, а я его даже не поблагодарил за вчерашнее спасение. Так увлекся рассказами о себе эпичном, что остальным и рта не давал открыть.
- Послушай, Андрей, - в горле першило, я откашлялся, но лучше не стало, продолжил трескучим голосом: - Ты вчера, ну вроде, заступился за меня. Спасибо.
- Да ладно. Этот отморозок даже треснуть как следует не умеет. Только губу раскровил.
- А что, этого мало? - вдруг вспыхнул я. Стало как-то обидно, что вот так, с кондачка с моей губой… Затем примирительно промямлил: - Человека бить - вообще варварство.
- Кто тебе мешает быть сильным?
Я посмотрел на Андрея и ничего не мог придумать лучше, как сказать:
- Возраст уже не тот.
- Разве нужно быть молодым и могучим, чтобы удержать в руке такую вот штукенцию? - он ловко вытащил из-за пояса пистолет и передернул затворную раму. Она лязгнула, словно не патрон подавала в патронник, а последний гвоздь для крышки гроба. Андрей держал в согнутой руке черный пистолет стволом вверх, пальцем прижимал спусковой крючок, уверенный, смертельноопасный, и смотрел на меня косо. Его глаза снова стали такими, когда целился в Шурума. Надо сказать, это производило впечатление. Я даже струхнул. Представил, с какой легкостью он может меня укокошить в пустой квартире почти в пустом доме, в безлюдном городе. Почему-то вспомнилась тайга, браконьеры, освежевывающие амурского тигра и случайно вышедший на них грибника.