— Я слышал, в Раване можно и лошадьми разжиться, там еще их не сожрали. Такие вот, как этот…
Следопыты скрылись во мраке, а Бад прислонился к дереву и, оглядевшись по сторонам, флягу достал из-за пазухи, открутил холодными пальцами крышку, с наслаждением хлебнул огненной жидкости, поморщился, тряхнул головой и блаженно застонал. Алкоголь опалил вены, и тепло потекло по телу стряпчего цитадели Гаран, которую они покинули из-за наступивших холодов месяц назад, чтобы привезти провизии из Равана, куда приходили обозы с продовольствием. Самая северная крепость стала недоступна из-за занесенных снегом дорог и нескончаемых снежных ураганов. Люди умирали от чумы и голода, сходили с ума, теряя близких одного за другим. Над Гараном стоял вой обреченных на смерть или схоронивших свои семьи. Многие тогда в армию Ода ушли — воинов хотя бы кормят, по цитаделям провизию развозят и вещи теплые, когда совсем голодно, но только дозорным и солдатам. Бад потому и согласился стать пушечным мясом в услужении у Оды Первого — семья с голоду пухла. Сначала старшая сестра умерла, потом отец не вернулся с шахты, и тогда Бад в армию подался. Хотя, что греха таить, таскал он и зерно, и муку с лионской столовой, за это его оттуда и выгнали, но в дань памяти Уиксу-старшему, который еще с дедом лиона Фарна на охоту ходил, руки юноше не отрубили. Бад нести службу у границы с сумеречным лесом отправился. Только он оружие в руках отродясь не держал — ничего, кроме разделочного ножа и скалки для теста, когда матери помогал хлеб печь на продажу. Его в стряпчие определили — солдат кормить. По выходным Бади еду домой таскал для двух младших сестер и матери больной, она после смерти отца и старшей дочери сама не своя стала.
Бади и сейчас со следопытами пошел в надежде провизии раздобыть и домой принести…если успеет, если голод и холод не отберут у него самое дорогое что осталось — семью. За это он был готов терпеть что угодно, даже насмешки Нанта, но именно поэтому и стал таким дерганым. У него в животе уже с неделю, кроме коры с деревьев и мерзлой картошки, которую они взяли с собой, ничего не было. И то, картошку делили одну на четверых, чтоб до конца пути хватило. Одно и спасало — дамас. Этого добра было много. Иногда хотелось напиться до беспамятства и забыться. Только останавливало, что пьяные замерзают насмерть быстрее. Но Бад не смерти боялся, а того, что не успеет сестрам и матери еду принести, а он обещал о них заботиться, когда отец умер, и его чистая и светлая душа отлетела к самому Иллину в звездное небо.
Стряпчий голову вверх задрал на макушки елей посмотреть, а там в прорывах между темно-зелеными лапами — бездна рваная с бисером звезд. Красиво какой-то пугающей ледяной красотой, его всегда завораживало ночное небо. Страшно так и безумно величественно, словно сам Иллин рассыпал драгоценные камни.
Бад уютней устроился у костра и глаза закрыл, а перед ними почему-то вдруг образ Ланты возник. Неожиданно и совершенно незвано. Он ведь даже не думал о ней и не собирался вспоминать. Всегда запрещал себе. Ни одной мысли. Но они сами, как вязкая паутина, опутывали мозги и расползались внутри, заставляя погружаться в воспоминания. Ланта. Красивая девочка с разными глазами, которую только за это еще с детства называли шеаной. А ему нравились ее глаза, он смотрел то в синий, то в зеленый и чувствовал, как сердце заходится от сладкой боли. Наверное, он ее любил. Таскался везде, словно щенок преданный. А однажды увидел, как она в пруду моется. Волосы светлые распустила, и они по телу ее сочному вьются, между ног путаются и за соски алые цепляются. Бади сам не понял, как руку под мягкое, дрожащее от напряжения пузо сунул, потом под резинку штанов и нащупал отвердевший член, чтобы два раза ожесточенно его дернуть и зайтись в своем первом в жизни оргазме…Потом их будут десятки, а то и сотни и все посвящены ей — Ланте. Шеане с волосами, похожими на водоросли и белой молочной кожей. Даже сейчас Бади мгновенно ощутил, как встал его короткий член, который местная шлюха как-то издевательски назвала стручком. Но заткнулась, когда стряпчий заплатил ей за секс козьим сыром и медом.
Бад не заметил, как уснул и наклонил флягу, а из нее дамас на тулуп полился тонкой красной струйкой, впитываясь в толстый, побитый молью, мех.
Утомленное и разморенное дамасом сознание резануло видениями о Ланте, как орет, и кожа ее от языков пламени обугливается, а он смотрит и скулить хочется от жалости к ней. Они ведь выросли вместе. И девушка никогда не была шеаной. Да, ее так называли, но Бад точно знал, что Ланта не только красивая, а еще и нежная, и добрая. Любила Бада, конечно, не так, как он ее, а, скорее, по-сестрински, и хлеб приносила для них, когда старшая сестра стряпчего умерла, мать слегла, а пекарня закрылась, и семнадцатилетний мальчишка остался в семье за главного. Только злые языки болтали, что Ланта муку не из амбара цитадели брала, а приносила по ночам из леса. Не иначе, как выменивала на снадобья шеанские или душу Саанану продала, раз в голод такой еду находила. Но Бади-то знал откуда роскошь — Ланта к солда, там ходила, тело свое продавала. Он как-то проследил за ней. Не шеаной она была, а шлюхой и он ее за это презирал. Любил и ненавидел.