Прошла осень. Семья Пряхиных понемногу привыкла к тишине Усолья, пустоте улицы. Готовились к зиме.
Все в доме было. В сарае три коровы стояли, куры и поросята. Не было лишь радости. Не грело нажитое. Не умели, не научились люди жить лишь теплом живота. А другое — ждать устали.
Падал на Усолье снег. Крупными, белыми хлопьями. Значит, скоро зима. Она будет долгой, как неволя.
— Эй, Пряхин! Открой! — стучит в калитку кто-то тяжелым кулаком так, что ворота того и гляди из петель вылетят.
Александр выскочил в одной рубахе, забыл о снеге и холоде. Что-то сердце заколотилось бешено, словно чувствовало:
— Живей! Тебя в поссовет зовут! — торопил нарочный.
Волков встал из-за стола, вышел навстречу, улыбчивый, румяный:
— Ну, здравствуй! Или здравствуйте! Уж и не знаю, как теперь обращаться мне.
— Ну! Что звал? — торопил его Сашка нетерпеливо.
— Ты не егози! Тут надо при параде, по всей форме, как полагается! — позвал по телефону всех сотрудников поссовета, милицию и чекистов.
Когда все собрались, Волков оглядел каждого победным взглядом и, достав из ящика стола только сегодня полученную из Москвы бумагу, начал читать.
Александр слушал, сгорая от нетерпения, а Михаил Иванович читал медленно, смакуя:
— …реабилитированного фронтовика Александра Семеновича Пряхина, восстановить в звании, с возвращением воинских наград, партбилета, денежной компенсацией за годы незаконного отбытия наказания и направить его на работу в органы госбезопасности Камчатской области…
Последнее оглушило.
— Вот так реабилитация! — подумалось Александру.
Его поздравляли все собравшиеся. Кто-то извинялся за прошлую некорректность. Он не слышал. Он знал, что этот приказ он тоже обязан выполнить. И только Волков, подойдя вплотную, сказал, пожав руку: