-- Ты не имеешь права!.. Ты должен отказаться! Слышишь? Я не допущу, чтобы ты сделал это!
У меня в голове еще шумело от вина, мне мучительно хотелось спать, я не мог поднят голову с подушки. Я не понимал, о чем он говорит, во мне поднималось против него глухое раздражение, что он разбудил меня из-за каких-то пустяков, в то время, как сон был для меня единственным спасением от душившей меня тоски. Я отвернулся, грубо сказав:
-- Оставь меня! Я хочу спать!..
И я завернулся в одеяло с головой...
Но Сеня не ушел. Ом снова стал трясти меня за плечи с упрямством сошедшего с ума человека, повторяя хрипящим шепотом:
-- Это невозможно! Отвратительно!.. Пойми же, что это ужасно!.. Ты не любишь ее! Я вижу, я чувствую, что ты не любишь ее!.. Ты погубишь и ее и себя!.. Не слушай отца! Пусть мы лучше останемся нищими, чем ты совершишь эту подлость!..
Его слова как обухом ударили меня по голове. Во мне все смешалось: стыд, обида, тоска, отчаяние. Кипевшее во мне раздражение вдруг бурно прорвалось, -- я сорвал с головы одеяло, повернулся к нему и злобно, со слезами в голосе крикнул:
-- Какое тебе дело -- люблю я или нет?.. Ты не смеешь мешаться в мою жизнь!.. Оставь меня, пожалуйста!..
Сеня вдруг опустился на колени. Его лицо было искажено внутренним страданием, губы прыгали. Он сказал дрожащим, прерывающимся голосом:
-- Слушай... милый... Откажись!.. Умоляю тебя!.. Еще не поздно!..
Он имел глубоко страдальческий вид. Только сильная
боль, настоящее отчаяние могли привести тихого, всегда ровного и задумчивого Сеню в такое ужасное состояние полубезумия. Его жалкие, молящие глаза заставили меня отвернуться. Мое раздражение сразу упало; я только глухо сказал:
-- Поздно...
-- Что... ты говоришь?.. По-почему поздно?.. -- испуганно, с недоумением спросил Сеня, едва справляясь с своими прыгающими губами.
Я почувствовал на своих губах гадкую кривую усмешку и повернулся лицом к стене, чтобы скрыть ее от Сени. Но он, по-видимому, успел ее рассмотреть. Он больше ничего не спрашивал, молча поднялся с полу и тихо ушел...
Я долго лежал в постели, но заснуть уже не мог. К обеду встал -- разбитый, с тяжелой, большой головой, с невыносимой тяжестью на сердце.
За обедом над столом висело тяжелое, напряженное молчание. Сени не было, он куда-то исчез, его нигде не могли найти... Отец был тих, мрачен, избегал встречаться со мной глазами, и только изредка, сумрачно, исподлобья взглядывал на меня и тотчас же опускал глаза в тарелку, словно чувствовал себя виноватым передо мною. Мать часто подносила платок к своим красным, плачущим глазам и говорила, как будто оправдываясь:
-- Беда мне с глазами. Все слезятся!..
Ирина сидела тихо, уставившись неподвижными глазами в одну точку, почти ни к чему не прикасаясь, и когда мать предлагала ей что-нибудь -- она смотрела на нее непонимающими глазами, и ее губы вздрагивали, словно она собиралась заплакать. К концу обеда она вдруг поднялась, -- ее подбородок дрожал, губы кривились, -- она обвела всех жалкими, беспомощными глазами и тихо сказала:
-- Я... не могу...
Из ее глаз брызнули слезы. Она хотела еще что-то сказать, захлебнулась и бросилась вон из столовой. В дверях она как-то странно изогнулась плечами назад, заломив над головой руки и испустила громкий, истерический крик...
Мать, испуганно крестясь, побежала за ней...
Отец швырнул салфетку, встал из-за стола и мрачно зашагал по столовой.
-- Черт знает что! -- сердито буркнул он. -- Ничего не понимаю!..
Пройдя всю столовую два раза из конца в конец, он остановился передо мной и глухо, глядя себе в ноги, спросил:
-- Что это значит?.. Ты должен знать!..
Я молча пожал плечами. Что я мог ему сказать?
* * *
К вечеру на небе собрались тучи и сразу стало темно, как ночью. Где-то близко загрохотал гром, ярко блеснула молния, прорезав полнеба. Воздух был горяч, душен; глухо, зловеще протяжно шумел парк и испуганно кричали уже начавшие было устраиваться для сна птицы...
Меня охватило какое-то глухое беспокойство, смутная тревога. Нервное напряжение во мне достигло крайней степени, все во мне дрожало, и я не мог ни лежать, ни сидеть. Меня потянуло вон из комнаты, я быстро спустился вниз и, не отдавая себе отчета, пошел, в самую гущу этой, внезапно упавшей на землю тьмы, полной таинственного шума деревьев и тревожного крика птиц. Молния блистала все чаще и чаще, грохот грома почти не прерывался. Когда я отошел от дома шагов на пятьдесят -- вдруг грянул такой сильный удар грома, что я, оглушенный, невольно остановился. И вслед за громом хлынул дождь холодным, шумным, беспрерывным ливнем.