В эту минуту черную, окружавшую меня тьму прорвал ослепительный свет молнии, и я увидел в двух шагах от себя Ирину, прислонившуюся спиной к дереву, с мокрым, облепившим тело платьем, с белым, как бумага, лицом, и большими, полными сумасшедшего страха глазами. Эти несколько коротких мгновений, пока мигала молния, мы смотрели друг на друга так, словно никогда ничего ужаснее не видели. Она вызвала во мне страх, почти мистический; я окаменел и не мог двинуться с места. Такой ужас я испытывал только во сне, когда мне спилось что-нибудь необъяснимо страшное. И я видел, что и ее поразил такой же чудовищный страх. Она тоже точно окаменела, приросла к стволу дерева и не могла, двинуть ни рукой, ни ногой. И странно -- в этом хаосе безумной майской грозы я вдруг услыхал тишину, мертвую, глубокую тишину, которой была как бы вся налита эта девушка и тишина эта исходила от нее во все стороны, заглушая грохот грома, крики птиц, шум ливня, ропот древесных листьев. Казалось, все сразу кругом стихло, замерло, подавленное, испуганное, как и я, жутким безмолвием больших глаз странной девушки...
Но едва молния погасла, как тотчас же все снова, и, казалось, еще сильнее, зашумело. Я побежал в сторону, уже соображая, где находился дом, стараясь только уйти поскорей и подальше от того места, где стояла Ирина. Блеснувшая опять молния вдруг осветила ее впереди меня шагах в десяти, бежавшую по аллее какими-то странными, путающимися шагами. Ей мешала прилипшая к ногам юбка, и она качалась из стороны в сторону, как маятник. И что-то зловещее, безумное было в этом качании, в этом странном, непонятном бегстве куда-то в тьму, в гущу грозового грохота и шума. Смутное предчувствие какой-то беды сжало мне сердце, и я зачем-то побежал за ней, издав какой-то дикий, нечеловеческий крик...
В наступившей внезапно тьме я вдруг на что-то наткнулся, кто-то схватил меня за руку и дернул так сильно, что я поскользнулся на размокшей от дождя земле и упал на колени. И опять мне показалось, что все вдруг сразу затихло, и я отчетливо ясно услыхал шепот у своего уха:
-- Ты видел ее? Где она?.. Ради Бога!..
Короткая молния осветила на мгновение стоявшего передо мной Сеню. Лицо у него было почти черное, судорожно искривленные губы дрожали и прыгали, глаза бегали по сторонам, сверкая белками...
Я успел показать ему рукой, куда побежала Ирина -- и затем снова наступила тьма. Сеня бросил мою руку, и я услыхал его торопливо удалявшиеся шаги. Я побежал за ним, споткнулся, упал, поднялся и снова побежал. Я что-то кричал, плакал, но в шуме бушевавшей вокруг меня грозы не слыхал своих криков и своего плача. Замученный, изнеможенный, я забился, наконец, в какую-то беседку и там, повалившись на каменный пол, потерял сознание.
Не знаю -- долго ли я пролежал там. Меня разбудили чьи-то отчаянные крики. Кто-то кричал, надрываясь:
-- Сюда-а-а!.. На помо-о-ощь!..
Я выбежал из беседки.
Грозы -- как не бывало; в парке стояла тишина, слышно было только падение капель с ветвей. На мокрых листьях переливался лунный свет...
Я увидел Сеню с большой, белой ношей на руках. Он совсем выбился из сил и едва держался на ногах. Он смеялся и плакал, а его зубы стучали как в лихорадке ...
Голова девушки безжизненно свешивалась ему на плечо. Коснувшись ее тела руками, я в ужасе вскрикнул:
-- Она мертва!..
Сеня засмеялся и торопливо зашептал!
-- Она жива! Говорю тебе -- она жива!.. Она нечаянно
попала в озеро, и я помог ей выбраться из воды... Теперь она спит. Не буди ее! Не буди!..
Я не противоречив ему, хотя не сомневался в смерти Ирины. И мы вдвоем понесли мертвое тело...
* * *
Ночью, забывшись у себя наверху, я вдруг услыхал странный звук, почему-то наполнивший мое сердце ужасом. И вслед за этим звуком по дому разлилась такая глубокая, бездонная тишина, словно весь дом ушел глубоко под землю и к нему не доносилось больше ни одного звука жизни. Я вскочил и бросился вниз. В столовую, где лежала на столе, среди горящих свечей Ирина, одновременно со мной, из другой двери вошел отец, какой-то темный, всклокоченный. И мы оба, пораженные, остановились: на полу, у стола, лежал Сеня с простреленным виском, уже мертвый, неподвижный...
Отец горестно развел руками и застыл в тяжелом недоумении...
Свечи тихо мерцали. Исходившее от неподвижных трупов молчание наполняло весь дом, и я понял, наконец, эту тишину, которой веяло от Ирины и Сени еще тогда, когда они были живы. Это была тишина смерти, это было молчание обреченных...
----------------------------------------------------
Впервые: журнал "Пробуждение" NoNo 19, 21, 1914 г.