Загудели отворяемые ворота. Ливийцы, однообразно покрикивая, начали распихивать толпу вправо и влево, прорубая проход от крыльца к воротам. Бакенсети начал спускаться по ступеням. Отовсюду в него летели цветы и приветствия. Звуки перепутывались: трещали флейты, блеяли барабаны, ухали трещотки. К князю вывели двух великолепных жертвенных ориксов с золочеными рогами. Они были украшены цветами и лентами и чуть покачивались на стройных копытах от волн необыкновенного шума и оттого, что были слегка подпоены пивом.
Когда князь приблизился к воротам, вперед выбежала шестерка глашатаев, оглашая дворцовые окрестности радостным известием – благодатный правитель шествует к храму Сопдет на речной берег, где совершит жертвоприношение в благодарность богам за то, что новый год наступил.
За воротами обнаружилась не менее воспламененная толпа, чем та, что ждала выхода Бакенсети внутри дворцовой ограды.
Нелюбимый почти во все остальные дни года горожанами, почитаемый предателем и презренным слугой Авариса, в день великого праздника князь был обожаем народом. Слезы благодарности лились из бесчисленных глаз.
О Бакенсети, смысл и солнце жизни!
О Бакенсети, стройный, могучий, идущий с двумя ориксами к храму, начинающий год!
Когда хвост процессии выполз за ворота, Мериптах глубоко вздохнул. Как утка знает все мокрые закоулки камышовой заросли в своем болоте, так мальчик знал внутреннюю конструкцию всякого городского праздника и в прежние годы обожал вместе с приятелями зарыться в празднующую толпу, дразнить дурачащихся негров, воровать сладости с уличных лотков, допивать вино из валяющихся повсюду под вечер баклажек. Он хорошо разглядел Бехезти, Утмаса и Рипу в выходящей на улицу процессии. Они его не увидели, даже не поглядели наверх в его сторону. Ничего ему так не хотелось, как быть там вместе с ними. С закрытыми глазами он мог представить себе неблизкий путь к храму Сопдет. Он располагался за пределами города, у самого края воды. Его известняковые пилоны могли бы отражаться в коричневых водах, когда бы не множество лодок, каждый год слетавшихся со всей округи. Лодки образовывали большое поле неустойчивой, гуляющей под ногами праздничной суши. Тут тоже все было в лентах и цветах. Деревянная земля эта была населена подвыпившими, шумными племенами, непрерывно распевающими гимны и возносящими славословия в честь Сопдет, Изиды и Хапи.
– Где он?! – раздался сзади знакомый, но искаженный непонятным страхом голос Тнефахта.
Мериптах обернулся. Уже сам факт, что первый сановник нома не участвует в новогодней процессии, был удивителен. Сверх этого, толстяк угрожал поднятой палкой учителю Ти, который сидел, прислонившись спиною к ограде крыши и закрываясь единственной рукой. Что же это происходит?
– Где он?!
Ти, как тут же понял Мериптах, не закрывался своею рукой, а указывал в сторону ученика.
Повернувшись и увидев княжеского сына, Тнефахт опустил палку и шумно выдохнул, шепча благодарственные слова какому-то своему божеству.
Бакенсети не мог уклониться от участия в церемонии, но пожелал, чтобы на время его отсутствия во дворце Мериптах находился под присмотром вернейшего из слуг. В князе завелась болезненная уверенность, что именно в эти часы мальчика непременно захотят похитить. Этот страх разъедал ему внутренности. Полсотни ливийцев и надутый болван Хуфхор слабая защита от происков братского коварства.
Чем ближе подходил к истечению трехдневный срок, тем настроение Бакенсети становилось все хуже. Он не знал, что ему делать, хватался мыслью за разные идеи, но тут же бросал их, видя их ничтожество или дикость. Хотел было направить посланца к Аменемхету с вопросом – начал ли входить в необходимое состояние его невообразимый маг, но сам себя останавливал. Нельзя показывать брату, до какой степени он нуждается в его помощи. Верховный жрец подобен удушающему змею из непролазных лесов, дающих начало великому Нилу.