— Слушаюсь, господин поручик!
Драгун в синем мундире заспешил к постоялому двору. Алексей зашел вовнутрь, в лицо приятно пахнуло жарой и непередаваемым ароматом трав — весьма приятным.
— Куды лезешь?!
— Дак за квасом…
— Сам вынесу, — преображенец зашел вовнутрь бани, подцепил за край небольшую кадушку с квасом, вышел в открытую дверь. А затем взял и вылил ее на голову незадачливого банщика — тот присел в грязь от неожиданности. Но это было только начало экзекуции. Следом последовал от гвардейца пинок тяжелой туфлей в живот. Здоровяк застонал и скрючился, держась руками за брюхо. Преображенец негромко произнес:
— Квас крышкой закрывать надобно, бестолочь лукавая и ленивая. И зубы спрячь — выбью!
Гвардеец сунул под нос кулак, покачал им из стороны в сторону. И с угрозой произнес:
— Пошел со двора. Увижу тебя тут — прикладом фузеи изувечу, кости переломаю. Теперь ты! Раз слуга царевича, то епанчу прибери и жди когда его высочество из бани выйдет. Епанчу вычисти, на печь ее положи — и как скажут, то бежать сюда, не мешкая, и теплая одежда чтоб была!
В проем двери было хорошо видно, как слуга буквально скукожился, а гвардеец поправил блестящую бляху на груди. Затем продолжил воспитательную беседу:
— Ослушники зловредные — вам было велено Алексея Петровича беречь, скоты, а вы порчу проглядели. Еще раз такое будет, багинет в брюхо всажу. Давай беги, немочь бледная, и постель смени, все теплое настели — руки бы тебе с корнями вырвать!
«Сурово они тут с народными массами, прямо каратели. Вначале избивают, потом говорят что делать. Почему нельзя иначе? Объяснить ведь можно по-человечески, неужели не поймут?!»
Дверь закрылась, и в предбаннике стало сумрачно — свет лился через маленькое окошко, прикрытое грязным стеклом, скорее пластинками слюды. Алексей огляделся, когда глаза чуть привыкли — два на три метра, широкая лавка, засланная в несколько слоев чистыми половичками, поверх которых наброшена простыня. Стопка какого-то белья, полотенца и вышитые рушники. На полу кадушка стоит, в углу поленья березовые кучкой свалены, рядом с печной дверцей, в щели которой видно бушующее алое пламя. Прислушался — так и есть — звонко гудит огонь, тяга в печи хорошая. Да и натоплено жарко, даже тут пробирает.
Алексей скинул с себя грязное белье, нюхнул рубашку — от нее пованивало изрядно. Скривил губы — вот она истинная забота нерадивых слуг. За четыре дня, что он лежал в беспамятстве, никто не удосужился тело его обмыть и новое нижнее белье надеть.
— Ух ты…
Открыв дверь в парилку, Алексей присел на корточки — жар был немилосердный. Вернулся обратно, взял несколько простынь, на ощупь грубых, домотканых. И снова зашел в парилку, пригибаясь, воздух звенел от жара. А потому дверь оставил открытой — потихоньку станет чуть легче, разойдется жар под потолком.
На полог не полез — там и здоровый человек сейчас не высидит. А вот широкая лавка привлекла внимание. Обогнув кадушки, и стараясь не коснуться стенок печи, он набросил ткань на лавку и прилег. Тут было тепло, но жар не припекал. Алексей быстро согрелся, ему стало хорошо, и он не заметил, как тут же задремал…
Глава 9
— Как зовут твою дочь? Сколько гарнцев в пуде?!
«Полегче что-нибудь спроси — откуда я знаю, как ее зовут по имени, если я даже с женщиной еще не целовался?!
И сколько весят эти самые гарнцы, вообще не ведаю! Блин, надо что-то сказать, вон в ответ, как „родной папаша“ надрывается! Сейчас как вмажет кулаком от ярости, его уже прямо трясет от злости, а удар у него впечатляющий».
Алексей ощущал, как струится по телу горячий пот, но ничего сделать не мог, распятый на широкой лавке. Подступивший к нему человек высокого роста был узнаваем по многочисленным фильмам и книгам — сам царь Петр Алексеевич, отец царевича.
— Молчишь, собака?!
— А что мне ответить тебе, батюшка, если я память потерял…
— Не лги, лиходей, ты есть бес! Память потерял, говоришь — а почто тогда речью так хорошо владеешь? Слова ведь ты забыть должен, раз памяти лишился, а ты их помнишь, не мычишь коровою. Да и говоришь ту складно, но не по-нашему, а ведь речь Богом заложена. Выглядишь ты как Алексей, то верно, но в теле том не его душа, да и речь твоя чужая?!
Алексей в отчаянии прикрыл глаза веками — крыть было нечем, царь его лукавство видел насквозь.
«Замучает, собака, и живьем сожжет как колдуна. И правду говорить гораздо хуже, чем лгать — еще большие муки перетерпеть придется. Попался я теперь окончательно — сейчас пытать начнут!»