— Как же ты собираешься защищаться на суде? Надеюсь, ты не забыл, что на тебя заведено уголовное дело?
— А вот это уже не твое дело!
Стас снял очки и вздохнул:
— Жаль, что мне пришлось раскрыть перед тобой карты и разрушить такую удачную модель любовного треугольника… Ладно, будь по-твоему. Давай просто отдыхать и наслаждаться жизнью. Мы все свободны от каких бы то ни было обязательств друг перед другом.
Они молчали. Море тихо шептало рядом. Даша сидела далеко от них на песке, обняв коленки и опустив на них голову. Стас поднялся и, насвистывая мелодию, пошел по берегу — в противоположную от Даши сторону. Он опять надел очки, хотя солнце зашло за гору, стало сумрачно, и Шелестов не понял, зачем он это сделал.
Глава 12
Стас тихо посапывал в левом углу палатки. Шелестов лежал в правом. Даша — между ними. Стараясь не шуметь, Шелестов выбрался из палатки и стал собирать свой рюкзак. Он взял несколько пачек вермишелевого супа, плитку для сухого топлива, свернул и подвязал к рюкзаку спальный мешок, уложил одежду.
В пять часов стало светать. Он поднимался к шоссе. Шел быстро, не думая о том, куда и зачем идет. Сам процесс движения доставлял удовольствие. За два часа он добрался до мыса Караул-оба, расстелил спальник на плоском камне в тени сосны, влез в него и спал до тех пор, пока снова не наступило утро.
Его разбудили чайки, которые лаяли и хохотали над ним. Он еще не видел их в клейких сумерках, сквозь которые проглядывали лишь силуэты валунов и кривые сосны, похожие на горбатых карликов, обступивших его со всех сторон.
Разулся, затолкал в рюкзак кроссовки и носки. Рюкзак и спальник опустил в глубокую расщелину между двумя валунами и привалил сверху булыжником. Оставил при себе только удостоверение личности офицера, спички, завернутые в полиэтилен, да оставшиеся деньги. Снял майку, повязал ее вокруг тела. Ничего мне больше не надо, думал он, ничего я больше не хочу. Жаль только, что нет холщового мешка, да веревки, чтобы подпоясаться.
— Доброе утро!
Шелестов вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Сверху, на валуне, сидел сухощавый бродяга, похожий то ли на эстетствующего бомжа, то ли на Иисуса.
— Чаю хотите? — спросил он, осторожно спускаясь ближе к Шелестову… — Здесь у нас недалеко лагерь… Вы ведь один, я не ошибся? Одному здесь скучно… — Он почесал щетину, посмотрел по сторонам. — Я целый месяц в одиночку болтался по всему побережью… Потом познакомился с Маслиной…
Бродяга легко прыгал с камня на камень, его босые ноги беззвучно касались их наждачной поверхности. Шелестов не мог понять, как этот человек ориентируется в каменном хаосе. У него уже все давно смешалось перед глазами: сосны, камни, черные щели и гроты. Наконец, путь им преградила худенькая девушка в широкой майке и сиреневых плавках. Ее волосы были мокрыми, они слиплись и превратились в гладкие и блестящие косички. Наверное, она только что искупалась, а вытерлась майкой. Бродяга куда-то исчез.
— Ты кто? — строго спросила она у Шелестова.
— А ты кто?
— Поднимайся сюда, тогда познакомимся.
— А ты не кусаешься?
— Только когда целуюсь. Почему ты бродишь здесь один?
— Так получилось… Ты куда меня тащишь, амазонка?
Девушка взяла Шелестова за руку и повела за собой, вверх по склону. Теперь ее майка шестидесятого размера развевалась как короткая юбка.
— Скажи честно: ты испугался, что можешь отбить девчонку у своего друга и потому сбежал? Так ведь?
— А ты из милиции?
— Ну, так или не так?
— Сначала ответь, откуда ты знаешь о девчонке и друге.
— Я вас видела вместе несколько раз и все поняла… Прыгай за мной, не пугайся, я не буду давать тебе повода для того, чтобы ты влюбился в меня. Все должно произойти само собой.
— Послушай, ты мне нравишься.
— А ты мне нет. Зачем ты связался с Бродягой? Он чокнутый и к тому же достал нас своими нравоучениями. «Это грешно, Бог вас покарает!» — передразнила она.
Ее выгоревшая майка сползла с одного плеча, оголяя розовую, шелушащуюся от солнца кожу. Она послюнявила пальчик и провела им по его лбу: "Ты испачкался". Когда она наклонялась к нему, Шелестов видел в разрезе майки ее маленькую грудь с сосцами, похожими на два прыщика.
— Что ж ты такой жадный? — спрашивала она, гладя его по щеке с такой осторожностью, словно новорожденного.
— В каком смысле?
— На земле уже ничего не осталось светлого, кроме любви. И, кроме всего, это ничего не стоит. Ты пожалел своей любви. Почему?