Он купил мне самую большую и красивую сахарную вату, и мы сели на ближайшую лавочку. Мой дедушка любил философствовать, но при мне он почему-то не делал этого. Мне он всегда говорил что-то очень приятное, что обнадёживало. И именно тогда он мне сказал:
— Знай, я всегда буду рядом. Если Лиззи тебя будет обижать, ты мне только скажи, я отвезу тебя к себе, и ты будешь жить у меня.
Его слова меня подтолкнули на ежедневные записи в личный дневник. Правда, спустя месяц мне надоело делать мелкие записи каждый день, и я решила писать только самое запоминающееся два-три раза в месяц. Хотя сейчас я опять начала записывать в дневник довольно часто.
Я словно пережила этот день заново. По телу пробежали мурашки, на своей майке я заметила, что по моим щекам опять бежали солёные дорожки. Слёзы. Я опять плакала. За последнее время слишком много слёз. Моя жизнь в Ковингтоне только началась, но уже страшно представлять, что будет дальше. На улице пустынно, ещё раннее утро, можно не переживать за то, что я плакала прямо посреди сквера, сидя на лавочке, прижав колени к груди и обхватив их руками. В таком положении я сидела, как мне показалось, долго. Я плакала, слезам не было предела. Я скучала по прошлому, по моему детству, где был мой дедушка, который готов был на всё ради меня, я его так любила, и не переставала любить.
По спине кто-то прошёлся холодной ладошкой. От этого меня начало трясти. Я оглянулась, чтобы увидеть человека, который подошёл ко мне. Это был Гидеон. Его взгляд был направлен в мои глаза, наполненные слезами. Сам парень был напряжён, свободный кулак был сжат с такой силой, что костяшки на пальцах побелели. Я знала, что ему я могу рассказать всё, поэтому я уткнулась ему в живот, который был на уровне с моей головой, и стала плакать в его чёрную футболку.
— Что случилось, Черри? — спросил он, в его голосе слышалось беспокойство. Я не хотела отвечать, хотя он не стал бы орать на меня и прижимать к стенке. — Ответь, прошу тебя!
— Л…Лиззи… — сквозь слёзы произнесла я. Со стороны показалось, будто я промямлила что-то невнятное, но Гидеон, кажется, понял мои слова.
— Что она сделала?
— Она… она… она… — заикалась я. Горло то сжималось, то разжималось, не позволяя сказать нормально фразу. — Она пыталась… поговорить со… мной о… о вчерашнем, — продолжала я говорить сквозь заикания, вызванные слезам и истерикой, — а я не хотела…
Я утром… ходила на… пробежку. А она… она… она… накинулась на меня… и скала кричать… прижимая к стене… спрашивать, где я была… И я просто… ушла из дома… Мне негде… ночевать…
— Об этом не беспокойся. Я позабочусь о ночлеге для тебя. Сейчас главная задача — это успокоить тебя. Пойдём в «Мистик Гриль», он уже открыт. Тебе стоит выпить кофе.
Он поднял меня с лавочки, своими тёплыми руками вытер слёзы, которые плавно катились по моим щекам, поцеловал в щёку и повел в «Мистик Гриль». Я не знала, сколько сейчас было времени, сколько я просидела на той лавочке, впрочем, это было уже не важно.
Мы зашли в здание, в котором было не очень ярко, но вполне уютно. Мягкий желтоватый свет придавал заведению некую загадочность и романтичность. Столики со стульями хаотично располагались по всей площади зала, которую не занимали барная стойка, за которой бармен и клишировано протирал стаканы, и стеллаж с алкогольными напитками во всю стену. Народа в заведении не было, так как было ещё утро. Первым делом я посмотрела на часы, висящие на стене, и удивилась, когда увидела 11:20. Истерика переросла в нечто большее, отчего я потеряла счёт времени, поэтому эти три часа прошли как несколько минут.
Мы сели за свободный столик, куда нам официантка принесла меню. Гидеон открыл меню, что-то выбрал и позвал официантку, вероятно, чтобы сделать заказ. Я всё это время смотрела на выключенный экран моего телефона, используя его как зеркало. Я не любитель косметики, но сегодня на пробежку я зачем-то накрасилась. Поэтому от моих слёз у меня потекла тушь. Мне стало очень стыдно, что я в таком виде сейчас сижу напротив него. Я перед Лиззи боялась так появиться, а тут перед парнем. Подошла официантка, и Гидеон сделал у неё «небольшой» заказ.