— Понятно, — кивнул Горчаков, понимая, что будет ему ещё навалено дел.
— Смотреть там много не надобно, а вот присмотреться там надо.
— К чему?
— А к тому, нет ли там земли порожней… — прищурился Головин. — Зело богатые там.
Горчаков порозовел скулами, будто пойманный на тех мыслях, что бродили и в нём.
— Богаты-то богаты, да как их взять?
— Купить надобно.
— Гм! Купить… Купить — не украсть, дело святое, только как купить, коли казацка земля неделима, а у инородцев покупка наделов заказана ещё Уложеньем?
— Вестимо, заказана.
— Умудри, Фёдор Алексеевич, како купить?
— Для того надобно богоугодное и государево дело сделать.
— Како тако дело? — насторожился Горчаков.
— Митрополиту тамошнему, а не то и просто попу червонцев дать.
— На чего?
— А на то, дабы окрестили какого поземельней ногайца или кого там ещё, а у крещёного купить наша воля!
— Ух ты! — выдохнул Горчаков, поражённый хитроумностью затеи и её простотой.
— Там у каждого тайши столько земли, да такой, что Москву прокормить можно, — продолжал Головин сосредоточенно. — Съездишь, проведаешь, мне отпишешь всё по рассуждению.
— А государево дело…
— Чтобы тебе не хлебать киселя до Черкасского города, я письмом ныне же оповещу атамана войскового Максимова, дабы он послал к тебе на Воронеж или на Изюм старшин своих с казаками.
— Это ладно промысленно: чего мне трястись туда!
— А за то время, пока к тебе черкасские старшины едут, ты мно-ого дел наделаешь. Наших дел! Сделаешь?
— Всё исправно сделаю, Фёдор Алексеевич, коль на то божья воля! — заговорчески просипел Горчаков и, не мигая, выдержал долгий взгляд генерал-адмирала.
— Тогда — с богом! Прогонные и кормовые пришлю домой. Ступай собирайся.
3
После крепкой двойной водки с чесноком и солью дьяку Горчакову полегчало. В приятном полузабытье лежал он в постельной комнате в ожидании следующего дня — дня отъезда. Окошко выходило в дворовый садик, прямо на старую иву. Летом она успокаивающе шуршит длинными листьями, а сейчас, в эту предзимнюю пору, сквозь её продувную голую крону открывался вдали каменный москворецкий мост, а за ним, левее храма Покрова, — желтоглавый пест Ивана Великого на Кремлёвском холме. На дворе кудахтали куры, спугнутые не то лошадью, не то дворней. В хлеву промычала корова — это, узнал, была та, чёрная, рано отелившаяся — она просила пить; остальные, сытые и тяжёлые, стояли спокойно в ожидании своего часа, зато неумолчно визжал поросёнок. Горчаков представил, как этот длиннорылый боров стоит, закинув передние ноги на загородку, и визжит. Это было неприятно, но он любил поросят держать на московском дворе. Хорошо на рождество иметь свежую, прямо тёплую свинину, а не везти её из подмосковных деревень, окостеневшую на морозе.
Временами он отдавался лёгкой дрёме, но тотчас пробуждался и ловил звуки в хоромах, досадуя, что не может узнать, почему там кричат, отчего хлопнула дверь или кто там пробежал по летнему переходу… С мыслью о поездке на Дикое поле он уже примирился. Жена тоже отплакала своё и теперь, будто навёрстывая упущенное время, собирала мужу дорожный сундук деятельно, споро. Укладывала одежду, еду, пересчитывала деньги, о которых она уже трижды приходила советоваться — сколько брать и куда зашивать? Она хотела было отсоветовать надевать в Воронеж и в какой-то там Бахмут дорогую шубу — ещё украдут тати! — но Горчаков настоял не только на дорогой шубе, но и на собольей шапке, ибо он ехал по государеву делу, да ещё отягчён иными поручениями…
Ввечеру пришли соседки к жене. Было устроено чаепитие. Через дощатую перегородку, обтянутую синим сукном, дьяк слышал разговор досужих женщин. Сначала он морщился от их болтовни, но постепенно от нечего делать и оттого, что спать не хотелось такую рань, а в животе уже не резало и не бурчало, он проникся интересом к их разговору, порой дивясь, как много из жизни государства они знают такого, что неведомо даже приказным людям.
— А слыхали, что отныне дома на Москве почнут строить по-новому? — послышался чей-то молодой голос.
— Как по-новому?
— Указ прописан: дома не ставить по-старомосковски — на дворах, за заборной городьбой, — все отныне ставить велят окошками на улицы.
— Батюшки-светы! Так как же жить-то?
— А вот так и живи!
— Татям потакает государь!
— Татям, татям! — поддержала хозяйка. — Им ныне ловко по домам лазать станет!
— И чего бояре смотрят!
«Бояре! — фыркнул Горчаков. — Были когда-то бояре в силе, а ныне немцы их сменили!»