— Про чего гутарите? — спросил, взглянув на Лоскута.
— Да вот казаки-молодцы про Разина спрашивают, — выдохнул Лоскут.
— А чего спрашивать? Вон спроси у нашего попа Алексея — он им всем анафему пропоёт!
— Попы да бояре мастера на это, — ответил Лоскут, — а простой человек тайком молится за него, понеже Разин-то, Степан-то Тимофеевич, за простого человека стоял, за него и смерть принял. То славна смерть! Боярам с руки эта анафема: страх у них по сю пору не прошёл, помнят, как мы гуляли! Я вон в Черкасском как гляну на его кандалы, что к стене церковной прибиты, так рука к сабле и тянется…
— Сегодня, дядька Иван, я в ихних кровях свою саблю выполошшу! — вскочил Окунь.
— Это славно, казуня, — похвалил его старый Лоскут, — токмо того лучше, ежели ты попам да боярам, когда они Стеньку Разина проклинают, в глаза плюнешь — вот где смелость надобна! А так все мы смертные двоелики. Пред властью царёвой ругмя ругаем его, сердешного. Ради страха прост человек ругает, ради места — служивый, а в душе-то все почитают заступника. Он правду искал. Как не стало воли, как почали нас, казаков, бояре раскостивать, тут и вскричал Разин: какой, гутарит, человек ни есть, а он хочет есть! Бог дал вам зубы, а хлеба не дал. Нужда, вестимо, чинов не знает. Айда на Волгу за царёвым хлебом! И пошли… Ты чего, Кондрат?
Старый казак ощерил зубы, сощурился, всматриваясь во мраке в жесты Булавина. Тот отзывал его и Рябого в сторону.
— Наутрее, ежели не нас, а мы порубим супостатов, то велю вам скакать по городкам новорубленным и всех казаков подымать, понеже скоро двинутся на нас царёвы полки.
— Надобно ждать будет, — согласно затряс головой Лоскут.
— На верховые городки надёжа, — гудел Булавин, — в понизовье же одни старожилые, те покой возлюбили, у них у всех спины колесом от поклонов. То не казаки…
— Не пора выходить? — спросил Рябой.
— Рано. Вот поулягутся — и налетим.
Чем ближе подходил час выступления, тем беспокойнее становилось в Ореховом буераке. Темнота, окружившая буерак, и опасность предстоящего дела сгрудили, сплотили людей вокруг костра, лишь некоторые старожилые казаки робко поговаривали:
— За немалой бедой идем…
— Голов недосчитаем…
А Окунь у костра вёл сладостные рассужденья о Разине.
— Истинно говорит дядька Лоскут: Разин не был двоелик, он орлом глядел и дома и на миру. Этаких людей бог любит и земля легко носит.
— А сказывали старики, что Разин наподобе колдуна был, — беспечно сказал Филька.
— Никакой он не колдун! — выкрикнул Лоскут из-за костра. — Ежели бы он колдуном был, то разве дался бы в руки Корнейке Ходееву?
— То ковёр его подвёл, — заметил Ременников. — Был у него волшебный ковёр, он его из Персии привёз. Как окружат Разина царёвы служки, некуда станет деться, а он сядет на ковёр и полетит!
— А как же поймали его? — вывалил глазищи Шкворень.
— А поймали так. Царь-то видит, что не одолеть ему Разина, что ещё годок, и вся Русь за него станет стеной, ну и подослал к нему девку красивую. Отуманила она, стерва, казака, да и подменила ковёр-то. Вот окружили Разина внове, прыгнул он на ковёр, а уж не улететь… Отуманила сокола, стерва, так и попал он им в руки на Жилом острове.
— Там и клад зарыт? — встрепенулся Окунь. Он закрутил головой на короткой шее, глядя на казаков.
— Кто его знает где. А где-то зарыт, — проговорил Ременников, высматривая Лоскута за световым кругом от костра, но старый казак не подходил.
— Говорили, у Пятиизбянской станицы, — предположил Шкворень.
— Я слыхал, будто на каком-то острову, — возразил Стенька. Он сидел, ухватясь обеими руками за тяжеленный крест.
— Никому не ведомо, где тот разинский клад! — громко сказал Лоскут. Он вошёл в круг, сутулясь, присел на корточки по-татарски. — Никого не осталось в живых, кто зарывал тот клад. Двенадцать казаков было в ту ночь с Разиным. Меня позвал Степан Тимофеевич, а я ему: не пойду тринадцатым, я, мол, не Иуда, Так и не пошёл.
— А где же те казаки? — спросил Окунь.
— А в ту ночь Разин погрузил семь возов золота в большой струг и уплыл с ними. Зарыли где-то — и назад. Вот дорогой Разин решил проверить жадность казаков. Отозвал шестерых в сторону да и говорит: рубите тех шестерых — нам-де больше золота останется. Те взяли и зарубили товарищей не моргнув. Опечалился Разин, да и говорит ещё троим тихонько: может, зарубить тех троих, нам больше достанется? Эти трое пошли и зарубили товарищей. Тут Разин и вовсе голову повесил: нельзя таким доверять войсковой клад, ведь таким кладом, если ум к нему, можно было всё боярское царство опрокинуть, на чего и готовил золото Разин, а тут жадность человечья. Тьфу! Вон оно, золото-то, у Стеньки на шее висит, а чего в нём? А коли к делу его — сила!