Василий слушал её и смотрел потухшими глазами. Затем поднялся из-за стола, взял трость и, опёршись о её, сказал:
– Разве я против того, что ты сейчас наговорила? Да я двумя руками «за». Только сейчас идёт война и красивой сказке не суждено сбыться. Поэтому я покидаю тебя. Прощай… нафталиновая женщина. До встречи после войны. Я не отказываюсь от тебя и обязательно разыщу после победы. Ты только дождись, не наделай глупостей.
Капитан надел фуражку и, припадая на левую ногу, направился к выходу. Василиса стояла, как замороженная, не в состоянии что-либо произнести. Она не ожидала такого поворота событий и готова была броситься вслед, схватить его за рукав, потянуть назад к столу, усадить и признаться, что он ей не безразличен, что она…
Что ещё она сказала бы ему – так и осталось незаконченной мыслью. Вызывающим хлопком выстрелила в тишине закрывшееся за капитаном дверь. В комнате наступило безмолвие.
Ещё не поздно было догнать гостя, но Василиса не стала этого делать. Она продолжала стоять посреди комнаты с тайной надеждой, что это всего лишь неудачная и жестокая шутка капитана. Он сейчас выйдет из общежития, пройдёт по тротуару несколько метров, а потом обернётся, весело помашет ей рукой и зашагает обратно. С этой наивной мыслью она подошла к окну и провожала Василия долгим взглядом до той поры, пока его фигура не скрылась за деревьями.
«Теперь точно не вернётся. Что же я опять сотворила? – в смятении подумала она. – Птица счастья была у меня в руках, а я по собственной глупости сама её выпустила. Ну, не дура ли? Почему я последнее время поступаю так, что позднее приходится сожалеть»?
Василиса почувствовала, как от обиды и бессилия что-либо изменить на глазах выступили слёзы. Она утёрла их, а они выкатились вновь. Так, со слезами на глазах, Василиса переоделась и отправилась к матери. Там она повстречалась с сестрой Раисой и немного успокоилась. Рассказывать о встрече с капитаном не решилась.
Утром, приняв вагоны, она отправилась в очередную поездку…
Всё это всплыло сейчас в памяти. Василиса лежала, устремив взор в темноте в невидимый потолок. Сон обрезало, как острым ножом. Вереница прошедших событий вновь поплыла перед глазами. Воспоминания вдруг остановились на крушении поезда, когда на крутом подъеме оторвалась хвостовая часть вагонов, гружёных каменным углем и коксом. Они покатились вниз, три вагона сошли с рельс и опрокинулись. Василису засыпало лавиной кокса…
… Васса, ты жива? – услышала она чей-то встревоженный голос, который доносился как будто издалека. Кто-то сильно тряс её за плечо. Она открыла глаза и увидела перед собой лицо тормозного кондуктора Тимофея Дробышева.
– Слава богу – жива! – на лице пожилого мужчины появилась радостная улыбка. – Мой вагон устоял на рельсах, а твой в самостоятельный полёт отправился.
Василиса повела взглядом по сторонам и обнаружила, что лежит на краю большой кучи кокса. Чуть поодаль были видны ещё две подобных кучи, рядом с которыми валялись перевёрнутые платформы.
В памяти тотчас всплыли последние секунды перед крушением.
– Вовремя я подоспел, – затараторил радостно Дробышев. – Да тебе и самой повезло здорово: платформа удачно опрокинулась, тебя засыпало лишь небольшим слоем. Рука твоя торчала из кучи. Окажись ты чуть ближе к рельсам – пиши пропало. Накрыло бы основной массой. Не успел бы я тогда тебя откопать, задохнулась бы ты, девка. Как пить дать, задохнулась. А так, считай, в рубашке родилась, жить дальше будешь.
Василиса приподнялась и села. Голова немного кружилась и чуточку побаливала. Других сильных болей в теле не чувствовалось. Саднили царапины на лице и ныло плечо, которым она ударилась о землю при падении.
– Что с машинистом? – спросила Василиса.
– А что с ним может случиться? Стахановцем окаянным! Вылез с паровозом на гору и сидит, наверняка, обхватив голову руками. Что ему ещё делать в таком случае? Сидеть и ждать своей участи, жадная его натура. Не в бега же подаваться? Скоро комиссия прибудет, с ней и НКВД нагрянет.
Василиса вспомнила, как Дробышев однажды ругался с машинистом, доказывая тому, что подъём на гору Благодать тяжёлый и цеплять лишние вагоны опасно. Их паровоз старый, маломощный, может не осилить подъём. Машинист только посмеивался и отмахивался, называя Дробышева перестраховщиком и трусом.