Ярошенко умышленно умолк в ожидании ответа Кривошеева. Но тот смотрел на него бесстрастными глазами и, похоже, совсем не собирался отвечать на колкие вопросы.
– Маши себе шашкой налево и направо, руби головы гадов до полного истребления. Солдат, идущий в атаку на врага, не должен задумываться, какое сердце ему предстоит проткнуть штыком: доброе или злое, – оживленно продолжил Марк и спросил язвительно:
– Неужели совесть в тебе пробудилась, а, Афанасий Дормидонтович? Жалко стало невинных людей?
Прошло некоторое время, прежде чем Кривошеев заговорил. Марк заметил, как на лице его проступили характерные черты озадаченности: губы плотно сжались, брови сошлись к переносице, глаза покрылись плёнкой тумана.
– Нет, жалости к врагам революции у меня никогда не было и не будет, это абсолютно точно, – медленно проговорил Кривошеев. – И совесть меня не мучает, поскольку я исполняю долг чекиста и уверен, что всегда поступаю правильно и справедливо. Мои вопросы простые, их совсем немного.
– Боюсь, откровенного разговора у нас уже не получится, – сделал предположение Марк.
– Почему же?
– Мы с тобой, Афанасий Дормидонтович, как небо и земля, – на лице арестанта мелькнула усмешка, – а они, как известно, друг с другом никогда не соприкасаются. И у нас с тобой нет точек соприкосновения.
– А мне кажется, это лучший аргумент для познания идейного противника, – воодушевлённо высказался Кривошеев. – Вот, например, адмирал Колчак много чего интересного рассказал в ЧК перед расстрелом. Облегчил душу, так сказать. А мог бы и не говорить, поскольку, как и ты, ничего общего с советской властью не имел.
– Хм-м, я не адмирал Колчак, – насмешливо ответил Марк, – и к расстрелу пока ещё не приговорён. Душа моя пока не требует исповеди.
Кривошеев встал из-за стола, заходил по кабинету. Потом остановился и задумчиво проговорил:
– Вот смотрю я на тебя, Ярошенко, и не пойму одного: оба мы били австрийцев, оба слушали в окопах агитаторов большевиков, а в революцию пришли по-разному. Почему так произошло?
– Ладно, давай поговорим откровенно, – смягчился Ярошенко. – Я попробую ответить на твой главный вопрос. Кто знает, вдруг мои рассуждения действительно помогут тебе понять кое-что в этой жизни.
– Вот как? – удивился Кривошеев. – И каков же, по-твоему, мой главный вопрос?
– Несложно догадаться, – сказал Марк. – Ты никак не можешь понять: почему люди, которых ты сажаешь в тюрьму, через два десятилетия после революции смотрят на жизнь иначе, чем ты? Почему они противятся благим преобразованиям? Не так ли?
– Допустим.
– Казалось бы, что проще? – Марк опять внимательно посмотрел на Кривошеева. – Строится самое справедливое общество в мире, задача понятна, и большевики знают, как её решить. Зачем противиться, зачем высказывать недовольство? Нужно смириться и рукоплескать заботливой власти. Правильно я понимаю твой вопрос?
– Верно мыслишь, – согласился Кривошеев. – Мне на самом деле непонятно: почему люди одной страны, слушая одно и то же радио, читая одни и те же газеты, понимают идеи партии по-разному? Одни приветствуют их, другие отвергают. Почему так происходит?
– По-моему, в этом виновата сама власть. Даже безупречную идею можно воплотить в жизнь по-разному, – ответил Марк.
– Это как?
– Можно добиться результата быстро, но использовать при этом насильственный метод, а можно прийти к той же самой цели другим путём. Даже вершители революции мыслили по-разному, хотя в её основе была заложена лишь одна теория – марксизм. Но – нет, появились большевики, меньшевики, эсеры, потом ещё какие-то политические течения. И все понимали эту теорию по-разному.
Кривошеев смотрел на Ярошенко во все глаза и не верил своим ушам. Простой крестьянин, окончивший когда-то гимназию, рассуждал как заправский просветитель. Он не удержался, спросил:
– Откуда такие познания?
Ярошенко отвёл взгляд куда-то в сторону, задумался. Он вспомнил, как все эти дни, которые пришлось провести в камере, они с Осокиным, уединившись, чтобы не слышали другие арестанты, подолгу беседовали о государственном строе и политике.
– Читал труды Маркса и Энгельса – пытался понять философскую, экономическую и политическую составляющие революции, – сказал Марк Ярошенко, поразив своим сообщением следователя
– Но ты же… – начал было Кривошеев и споткнулся.
– Хочешь сказать, верующий? – усмехнулся Марк. – Политика и вера несовместимые вещи?
– Вроде того.
– Верующий человек волен искать раскрытие смысла жизни не только в Библии.