— Что будем делать, командир?
Стась. Ещё час назад Мэтхен и не подозревал о его существовании, а теперь трёхглазый парень стал по сути вторым человеком в отряде.
— Передохнём… И прорываемся: сдадимся — всё равно всех убьют. А так, глядишь, десять-пятнадцать наших смогут уйти. А эти, по-моему, сейчас будут склонять бросить оружие.
Мэтхен не ошибся. Перекрывая стоны раненых и треск пожаров, над разгромленным военным городком пронёсся усиленный репродукторами голос:
— Люди Резервации! — «Подольститься пытается, мерзавец!» — неприязненно подумал Мэтхен. В нынешних условиях само слово «люди» в устах карателей было многообещающим. Оно сулило спасение от гибели, то непонятное подкуполянам, но такое притягательное, по сравнению со смертью, слово «плен». Да, в плену, конечно, не сахар, и ещё неизвестно, как там всё будет, но в любом случае, не ляжешь тут, в грязи, как приятель, которому снесло голову крупнокалиберной пулей. А искуситель продолжает говорить на правильно-неживом, какой бывает лишь у слишком старательных переводчиков, русском: — Командиры ведут вас на гибель! Не слушайте их, не верьте лжи, что в плену вас обязательно убьют! Командование Вооружённых Сил Свободного Мира гарантирует вам жизнь, еду и медицинскую помощь раненным, если вы немедленно бросите оружие и выдадите зачинщиков нападения! Если же продолжите сопротивление, вы будете беспощадно уничтожены! Выбирайте — жизнь или смерть!
В своих бойцах Мэтхен был уверен: они слишком много повидали, чтобы поддаться на посулы. Но от посланного Ярцевым отряда остались лишь трое, считая раненную Хухрю, все — сафоновские. Остальные — их осталось ещё восемнадцать — были местными. Многие уже обзавелись оружием убитых бойцов Мэтхена, и теперь щеголяли с автоматами. Невзирая на гибель Хурсага, огневая мощь местных существенно выросла.
Они видели лишь одну резню, и то только начало — те, кто видели до конца, уже никому ничего не расскажут. А главное — не прошли жестокой школы капитана КСО, который сам бы не сдался и другим не позволил. Вот-вот вспомнят, что чужаки им не указ…
— Пожалейте свои жизни! — распинается громкоговоритель. — Подарите себе будущее. Бейте зачинщиков, что хотят прикрыться вашими жизнями.
И Мэтхен с ужасом увидел, как меняется лицо ближайшего из бойцов. Ещё недавно он был готов отстреливаться до последнего патрона, а последний пустить себе в голову. Ещё недавно враг был один, а все, кто помогали воевать — друзьями и братьями, будь они хоть людьми. А теперь…
— Мы знаем, что вас возглавляют люди… Люди Забарьерья, — поправился переводчик. Но невольной оговорки никто не заметил. «Откуда они знают?» — с нарастающей паникой подумал Мэтхен. Неужто кто-то из погибших при прорыве периметра был лишь ранен, и теперь его допрашивают? Или… Сбит гравиплан Ярцева, и кто-то попал в руки врага живым? Впрочем, всё может быть и проще. Кто-то из расстрелянного караула мог передать сообщение о нападающих, или даже снимок. А уж чужие аналитики наверняка сделают правильный вывод, увидев боевой скафандр. — Они обманывают вас! Им нужно не благо жителей Подкуполья, а богатства и безнаказанность! Они сосланы в Подкуполье за преступления против Свободного Мира, и у нас пытались делать то же! Выдайте преступников — купите себе свободу и жизнь в Свободном Мире!
— Так что ж мы, сука, воюем?! — угрожающе произнёс низенький плешивый мужичонка, пару минут назад разжившийся автоматом. — Скрутить эту суку, сдать одинаковцам и вся недолга! Чего бояться, он же один!
Заворчали остальные. Стволы опускались, а у некоторых — поворачивались в сторону отряда Мэтхена. Забарьерцы молчали, только продолжал распинаться, рассказывая, как хорошо в плену и плохо на свободе, переводчик с громкоговорителем. Тут тебе и тирания, и грязь, и нищета, а в Свободном Мире, тишь, да гладь, да божья благодать. Тут — анархия и незащищённость, там — закон и порядок. Тут — голод, нищета и синтетическая баланда. Там — «горы колбасы, реки баланды, и права человека соблюдаются». И сделать-то, чтобы получить ко всему этому доступ, надо всего ничего. Только скрутить и выдать тех, кто возглавил налёт. Ладно, Хурсаг погиб — но можно выдать Стася, его правую руку, и этого проклятого чужака, одетого, как сами каратели. Его даже не жалко. Он ведь не свой. Он проклятый одинаковец.