Полтора десятка стволов развернулись в сторону Мэтхена. А ему вдруг стало всё равно — то ли придавил начинающийся болевой шок и кровопотеря, то ли просто стало наплевать. Их больше не поддерживают с воздуха. Ярцев улетел, или просто погиб. А врагов вокруг всё больше, судя по лязгу гусениц, они подтянули танки, и нет в руке гранатомёта, способного остановить бронированного монстра. Сожжён их собственный танк, погибли и бывшие танкисты. Сразу после сдачи всех перестреляют? Возможно, возможно даже, умом все понимают. Но так хочется верить, что это правда. И так не хочется погибать, когда вроде бы появился путь к спасению…
— А ну стоять! — скомандовал Стась, становясь рядом с Мэтхеном. Может быть, он понял, что пойдёт за компанию с Мэтхеном. Может, сообразил, что никаких колбасы и пойла не будет, а будут выстрелы в затылок где-нибудь в отвале. А возможно… Честно говоря, Мэтхену больше всего нравился третий вариант. — Стоять, я сказал! Пристрелю!
Рядом с Мэтхеном встали оставшиеся бойцы из Сафонова, даже Великанша Хухря, вопреки всему ещё не умершая от потери крови, подняла голову — и бессильно уронила её на руки-лапы. Светящаяся шерсть потускнела, сменила цвет на тёмно-вишнёвый: видно было, что жить Хухре осталось недолго.
— Стреляй в них, братцы! — взвизгнул тот, кто первым предложил выдать командиров. — Вали гадов!
Стрелять мятежники побоялись. Всё-таки двор был тесен, все у всех на виду. Начнётся стрельба — Мэтхена и его товарищей положат почти сразу, но и они успеют выкосить половину отряда. Именно теперь, когда появилась надежда на спасение, особенно неохота умирать.
— Стреляй! Уйдут же!
Стась вскинул автомат. Короткая очередь ударила в грязь у ног самых прытких. Они отступили, неуклюже попятились назад. Может быть, всё обошлось бы и без крови, но один из пятящихся посельчан вдруг споткнулся о какой-то камень, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Именно в этот момент палец, лежавший на спусковом крючке ружья, непроизвольно дёрнулся. Ружьё ахнуло, вырываясь из рук — и Мэтхен увидел, как голова одного из его бойцов взрывается, будто внутрь сунули гранату. Безголовое тело постояло на широко расставленных ногах — и неуклюже осело в кровавую грязь. Но прежде, чем оно коснулось земли, автомат в руках Мэтхена ожил. Убить скотину! Убить их всех, предателей, готовых на всё, чтобы жить!
Грудь мужика с ружьём покрылась отметинами попаданий, обливаясь чёрной в свете пожарищ и прожекторов кровью, мутант опрокинулся навзничь. В следующий миг стреляли и Стась, и оставшиеся с Мэтхеном два бойца. Мужика, кричавшего, что надо сдаваться, опрокинули навзничь сразу несколько очередей. Стреляла, правда, по ногам и не прицельно, даже подобравшая автомат Хухря. Ещё один мятежник, воя и матерясь, опрокинулся навзничь, пуля начисто размозжила коленный сустав, но больше всего досталось предводителю. По странной случайности ни одна пуля не попала в голову, изодранное пулями тело ещё корчилось в грязи. Остальные замерли. Если им не хотелось погибать от рук чужаков, тем более не было желания стрелять в своих, и гибнуть от их пуль.
— Стоять! — повторил Стась. Из ствола тянулась ниточка дыма. — Если мы друг друга перестреляем, они будут рады. Разве что, раненых добьют. Вы видели, что стало с остальными!
Посельчане опустили головы, избегая смотреть друг на друга. И правда, видели — горы трупов и обгорелых костей на окраине, в которых кое-кто всё же узнал родных. Расстрелянные, разорванные снарядами. Женщины, старики, дети — все, кто не сообразил сразу или не мог быстро бегать. Даже всеобщая любимица — пятиногая крысокошка Муся, и та лежала с перебитым пулей хребтом, грязные и ободранные лапы так и вытянулись в грязи: казалось, она и после смерти пыталась ползти. В выпученных остекленелых глазах навеки застыли почти человеческие отчаяние и мольба. Из раззявленной пасти натекла лужица крови…
В горячке боя увиденное позабылось — зато неотступным кошмаром вернулся рёв моторов и грохот пулемётов. И теперь, когда появилась возможность уцелеть хотя бы самим, если уж не смогли остальные. Ну, может же так быть, что они уже убили всех, кого хотели, может, да?
Теперь вспомнилось. Сейчас посельчане казались сами себе невыразимо омерзительными и пакостными, предавшими и живых, и мёртвых, и даже себя самих. А главное, предавшими, в общем-то, без смысла.