В тот же миг с шоссе свернул, пронзительно визжа колесами, ветхий «форд» довоенного образца с помятым багажником и остановился за «плимутом». Двое юнцов на переднем сидении бросили на меня наглый рассеянный взгляд и тут же отвернулись. Для них я был пешеходом, передвигавшимся по земле ногами. Поджидая официантку, они занялись укладыванием своих искусно сделанных причесок. Этот процесс занял много времени и продолжался после того, как к двери их машины подошла одна из официанток — маленькая блондинка с дерзко выпиравшей из тесного платья грудью.
— Много гоняете? — сказала она ребятам. — Я видела, как вы приехали на стоянку. Вы разобьете ее раньше, чем она развалится.
— Лекция, — сказал парень за рулем.
Второй юноша перегнулся к официантке. — По радио сказали, что Гвен видела убийцу.
— Точно, она сейчас разговаривает с репортером.
— Он угрожал ей оружием?
— Ничего подобного. Она даже не знала, что это убийца.
— Что он делал! — спросил водитель. Голос его прозвучал очень требовательно, словно он имел некий замечательный пример для подражания.
— Да ничего. Копался в контейнерах с отбросами. Когда он ее увидел, то смылся. Послушайте, ребята, меня ждут клиенты. Что будете заказывать?
— Монета есть, Джордж? — спросил водитель у своего пассажира.
— Да, навалом. Нам что всегда, — зажаренную малютку и двойной мартини. Хотя нет, я передумал, принеси лучше кока-колу.
— Хорошо, ребятки, пируйте вволю. — Она обогнула «плимут» и подошла ко мне. — А вам что принести, сэр?
Я понял, что голоден. — Мне, пожалуйста, гамбургер.
— Делюкс, стакбургер или монарх? Монархбургер стоит 75 центов. Он больше и к нему положен бесплатный картофель.
— Бесплатный картофель звучит заманчиво.
— Если угодно, можете поесть в буфете.
— А Гвен там? Хочу поговорить с ней.
— Я так и подумала, что вы сыщик. Гвен вон там вместе с Джином Славкиным из газеты. Он хотел сфотографировать ее.
Она показала на открытую калитку в заборе, увитом виноградом и ограждавшем дальнюю часть стоянки. Рядом с калиткой стояло несколько бидонов галлонов по 40. Я заглянул в ближайший. Он был наполовину заполнен жирным месивом из остатков пищи и других отбросов. Карл Холлман был в отчаянном положении. По другую сторону калитки вдоль берега ручья шла тропинка. Высохшее русло ручья в этом месте было выложено бетоном. Сужаясь, ручей переходил в подземный канал, шедший под магистралью. Отверстие было достаточно высоким, чтобы человек мог идти в полный рост.
Славкин и официантка шли обратно по тропе навстречу мне. Официантке было лет 30. Она была полненькая, и ее тело в красной форменной одежде походило на спелый помидор. Славкин держал в руке фотоаппарат со вспышкой. Галстук на Славкине перекосился, и выглядел репортер усталым. Я поджидал их возле калитки.
— Привет, Славкин.
— Привет, Арчер. Ну и дельце, впору свихнуться.
Официантка повернулась к нему:
— Если я вам больше не нужна, м-р Славкин, то я пошла работать. Управляющий урежет мне жалованье за простой, а у меня ребенок, в школу ходит.
— Я рассчитывал задать вам пару вопросов, — сказал я.
— Вот так так! Вряд ли я смогу — тороплюсь.
— Я вам выдам информацию, — сказал Славкин, — если это не займет слишком много времени. Спасибо, Гвен.
— Ну что вы, не за что. Не забудьте, вы обещали мне фотографию. Я не снималась сто лет.
Она прикоснулась к своей щеке изящно, доверительно и заторопилась к зданию, виляя бедрами. Славкин положил фотоаппарат на заднее сидение служебной машины. Мы забрались на переднее.
— Она видела, как Холлман зашел в подземный канал?
— Собственно нет, — сказал Славкин. — Она не пыталась следовать за ним. Она подумала, что это всего-навсего бродяга, вышедший из зарослей с той стороны шоссе. Гвен не сообразила, кто он такой, пока не прибыла полиция и не начала расспрашивать. Кстати, полицейские прошли вдоль ручья от самого берега моря, так что Холлман не мог уйти этим путем.
— В каком он был состоянии?
— Наблюдательность Гвен мало чего стоит. Она приятная девушка, но не очень толковая. Теперь, когда ей известно, кто это такой, он семи футов росту с рогами и горящими вращающимися глазами. — Славкин беспокойно заерзал, поворачивая ключ в зажигании. — Вот, пожалуй, и все. Вас подвезти? Мне поручено освещать действия ополченцев. — Интонация, с которой он произнес эту фразу, выдавала его ироническое отношение.
— Наденьте пуленепробиваемый жилет. Выпустить в город 70 охотников все равно что добровольно лезть на рожон.
— Согласен. Сполдинг, редактор, того же мнения. Но мы сообщаем новости, мы их не создаем. Кстати, у вас для меня нет ничего новенького?
— Могу я говорить не для печати?
— Я бы предпочел сообщение для газеты. Уже поздно, пора домой. У нас в Пуриссиме никогда не было линчеваний, однако оно может произойти здесь. В сумасшествии есть нечто такое, что пугает людей, тоже лишает и их рассудка. Они теряют контроль над собой, становятся чересчур агрессивными.
— Вы говорите, словно специалист по психологии толпы, — сказал я.
— В каком-то смысле так оно и есть. Это у нас в роду. Мой отец был австрийским евреем. Он выбрался из Вены на один парашютный прыжок раньше штурмовиков. Я унаследовал симпатию к проигравшим. Так что если вам известно что-нибудь, позволяющее Холлману избежать опасности, выкладывайте сразу. Я могу устроить так, что это передадут по радио через десять минут.
— Он не убивал.
— Вы знаете наверняка?
— Не совсем. Тем не менее, я готов поставить на кон собственную репутацию, однако этого недостаточно. Холлмана подставили. Здесь тщательно спланированный замысел.
— Кто за этим стоит?
— Вариантов несколько. Я не могу назвать вам имена.
— Даже не для печати?
— А какой смысл? У меня нет достаточных оснований для уверенности. Я не имею доступа к вещественным доказательствам и не могу полагаться на их официальную интерпретацию.
— Хотите сказать, что ими манипулируют?
— В психологическом смысле — да. Могла иметь место и действительная подтасовка. Я не уверен, что выстрелы в Джерри Холлмана были произведены из револьвера, найденного в оранжерее.
— Так считают люди шерифа.
— Они произвели баллистическую экспертизу?
— Очевидно. Тот факт, что револьвер принадлежал его матери, вызвал в городе большой шум. На свет извлекается прошлое. Ходят слухи, что Холлман убил свою мать и, возможно, отца, и что его откупили за деньги семьи, а дело замяли. — Он бросил на меня быстрый внимательный взгляд, — В этом что-нибудь есть?
— Вы говорите так, будто сами верите в это.
— Я бы не сказал, но я знаю некоторые факты, которые могли бы вписаться в эту версию. Прошлой весной, за несколько дней до смерти сенатора, я посещал его. — Славкин замолчал, собираясь с мыслями, и продолжал уже медленнее. — Я раскопал кое-какие факты об одном официальном лице округа, чьи перевыборы должны были состояться в мае. Сполдинг посчитал, что сенатора следует ознакомить с этими фактами, так как он многие годы поддерживал этого человека. Как, кстати, и газета. Газета в основном соглашалась с оценками сенатора Холлмана насчет управления округом, Сполдингу не хотелось менять эту политику, не выяснив позиции сенатора Холлмана. Он был крупным держателем акций газеты и, можно сказать, местным политическим боссом.
— Если вы хотите сказать, что он являлся влиятельнейшей фигурой в округе и Остервельт был одним из его парней, к чему ходить вокруг да около?
— Все не так просто, но общая картина верная. Ладно, это вам известно. — Славкин был молод, полон желаний, и в его голосе зазвучали нотки соперничества: — Но вот чего вы не знаете, так это сути моих фактов. Не буду вдаваться в подробности, но я в состояние доказать, что Остервельт взымал регулярную денежную дань с домов терпимости. Я предоставил сенатору Холлману неопровержимые доказательства. Старый человек, он был потрясен. Я даже испугался, что его тут же на месте хватит удар. Когда он успокоился, то сказал, что ему потребуется время обдумать эту проблему, возможно, переговорить с самим Остервельтом. Он попросил меня вернуться через неделю. К сожалению, недели не прошло, как он умер.