– Чужегородняя, говоришь, – задумался председатель, – есть ряд поправок в законах, на которые можно сослаться.
– Папочка, я люблю тебя!
– Не перестарайся…
Оставив чашки на подоконнике, они продолжили тренировку на кинжалах. Тесс Морран знал, что дочь рассказала обо мне в моём присутствии? Высшая степень безнаказанности. От мажорки я буду держаться подальше и, на всякий случай, передам суть беседы сэру Уильяму. Такая оторва не просто ударит в спину, а с наслаждением исполосует, тщательно обведёт каждую косточку и возгордится жестокой картиной. Выгнет из рёбер кровавого орла.
После отъезда председателя я с особенной тщательностью стирала форму Аннет. Понимала, та придерётся к любой мелочи. Ночью плохо спала, размышляя над каверзой. В какой-то момент хотела притвориться больной и остаться в постели, но передумала. Так я без борьбы признаю поражение. Как говорится, утро вечера мудренее.
Глава 16. Хитрость тессы Морран
Сон пришёл глубоко за полночь. Тревожный и очень реальный. Подобных я ещё не видела.
Начиналась осень. На листьях молоденьких лип – высаженных вдоль прямой аллеи-луча – золотились прожилки, на кустах сирени дозревали семена. Почвопокровные алые и белые розы приманивали пчёл, лепестками усыпали фигурную брусчатку. Небо, словно покрытое голубой эмалью, слепило глаза. Чудесная погода! В такую бы наслаждаться жизнью и гулять до заката!
Держа ветку жёлтой астры-принцессы, я шагала по дорожке и внимала голосам природы. Привычно шуршал костюм, стучали сапоги по камню. Солнце светило ярко, и день явно был жарким, но тепла я не чувствовала. Лишь прохладу, словно дул студёный ветер с гор. Пронизывающий, незримыми ладонями забирающийся под плащ. Деревья прерывисто шептали о… проклятой земле и умоляли повернуть, изменить путь, иначе я увязну в гибельном мраке. Цветы дрожали и настойчиво твердили единственное слово: «колодец, колодец, колодец…»
Что-то влекло меня вперёд. Словно петля из ледяных нитей затянулась на шее и потянула навстречу чему-то неизбежному. Я дотронулась до шеи – ничего. Тогда в чём дело? Почему иду туда, откуда веет морозом? Морозом в начале осени! Всё знакомо! Память воскресила бой в земле гор. Да, всё именно так. Безмятежный, на первый взгляд, парк укрывал ашимов! Так почему я делаю шаг за шагом, если знаю, что ждёт в конце аллеи? И не могу никого позвать!
Или… я должна это увидеть?
Среди зарослей сирени возвышалась статуя: белые мраморные журавли кормили птенцов в гнезде. Младшие широко раскрыли рты и ждали, когда взрослые поделятся едой. Милая семейная зарисовка.
Крик, и скульптура ожила. Высеченные из минерала птицы сильно забили крыльями, словно разорвали прозрачные оковы, как вдруг сиреневые трещины изуродовали перья. Господи! Ужас какой! Ладонь с длинными паучьими пальцами смяла журавлей, и те осели горкой седого песка.
Но откуда?
Я озиралась и…
Позади лип, над кустами шиповника вился лиловый дым. Струйка была столь тонкой, что растворялась на ветру, словно её не было.
– Так будет с каждым.
Рука повернулась ко мне. Кожа пенилась, точно облитая кислотой, а в пузырьках чернели глаза. Тысячи паучьих зрачков-бусинок, в каждом кипела лютая ненависть. Пафф! Пафф! Лопались оболочки, и око собиралось, как гигантская мозаика.
Капали слёзы, брусчатка шипела, превращалась в рыхлую грязь. Стена из ядовитого пара отгораживала меня от парка, сжимала кольцо.
– С каждым из вас.
Горло сдавила тошнота, страх парализовал мышцы. Меня ждёт судьба бедных журавлей? Как можно одолеть это? Текучее зло, принимающее любую форму? Оно как болото! Шаг, и я утону, стану вечным призраком.
– Мы – везде! Везде! Везде!
Сгусток мёртвой энергии ринулся на меня.
– Нет! Отпусти! Отстань!
Сквозь дымку послышался голос:
– Очнись, припадочная!
– На ночь конфет переела? Просыпайся!
– Не заткнёшься, ледяной душ устроим!
Я открыла глаза.
Институт. Спальня. Надо мной склонились сердитые соседки.