Ярче всего были картины. Десяток картин. Они запечатлели шторм, неистово бьющийся о скалы, маяк, порт, камни на пляже. На полотне в изголовье художник изобразил битву флотилий. Палили из пушек фрегаты, ломались мачты, клубился дым. И только над порогом спальню украшала «капелька покоя»: тихая лунная ночь в заливе, изрезанном фьордами.
Гувернёр предстал полной противоположностью. Этакой исторической скульптурой из музея мадам Тюссо. Зализанные назад седые волосы блестели, словно покрытые гелем, сюртук сидел идеально, без единой складки или помятости. В отполированных ботинках комната отражалась, как в зеркале, а золотые запонки и цепочка карманных часов навевали на мысль, что хозяева щедро платили «шпиону». Другом мальчику тот не был.
Мужчина косо оглядел беспорядок и сжал губы.
– Вы не переоделись к ужину.
– Я не пойду, – Ллойд смотрел на мирную картину.
– Сэр Монтгомери настаивает на вашем присутствии.
– Там будет она.
– Леди Роксана будет рада вас видеть.
– Мачеха рада лишь состоянию, которое её родственникам отписал отец, – он стиснул пальцы, – проклятая змея спит и видит, как завладеть всем! Мама бы это не одобрила! Это были её богатства! Её!
– Умерьте пыл, вы слишком резки, – каменным тоном ответил гувернёр, – я буду вынужден доложить сиятельному герцогу об оскорблении супруги. Мне не хотелось бы снова доставать розги.
Паренёк вздрогнул и инстинктивно дотронулся до спины. По-видимому, в семье часто использовались телесные наказания.
«Шпион» вытащил часы из нагрудного кармана:
– Через пятнадцать минут вы должны спуститься к ужину. Поторопитесь.
Двери закрылись.
Ллойд выдохнул. Взъерошив и без того растрёпанные волосы, он открыл гардероб и вытащил белоснежную рубашку, синие жилет и брюки, светло-голубой шейный платок. Хозяин комнаты не спрятался за ширму, стал переодеваться перед зеркалом. Я отвернулась, но в отражении увидела спину – от лопаток и до копчика кожу расцвечивали лиловые полосы. Две отметины едва-едва зарубцевались и явно болели. Я-то думала, что ремень – предел суровости воспитания. Розги. Убить случайно можно. Шрамы оставить на всю жизнь уж точно.
Мальчик шёл по коридорам, я тенью следовала за ним. Убранство впечатляло. Я будто очутилась в музее, где экспонаты служили в обиходе или украшали залы, намекая на богатство семьи. Какой иначе прок от воинов в средневековых доспехах? Двухметровые, громоздкие, если упадут, то зашибут насмерть или пробьют дыры в паркете. Или от китайских ваз на постаментах? К «останкам древности» прикасаться страшно, про стирание пыли и говорить нечего. Единственное, мне понравилась галерея с гобеленами. Полотна от пола и до потолка воплощали сцены из охоты, морского боя, королевского чаепития, рыцарского турнира.
Позади остался десяток залов, а мы встретили одного прислужника, который выгребал золу из камина. Невольно я представила, как уныло прошло детство маленького кораблестроителя. Один, в огромном дворце, где каждый шаг продиктован взрослыми. Такие дети становятся покорными, исполняя чужую волю и желания, либо бунтарями и скоро покидают родной дом.
Перед вратами, украшенными нефритовой мозаикой, Ллойд остановился. Глубоко вдохнув (для решимости), он постучал и переступил порог.
В комнате, размером с теннисный корт, ужинали двое. Увидев главу семьи, я слегка смутилась. Сходство между отцом и сыном заключалось в… фамилии. На вид, сэру Монтгомери было хорошо за пятьдесят. Возраст подчёркивали залысины. Клочки когда-то русых волос, оставшихся на макушке и затылке, обесцвечивала седина. Усыпанный родинками лоб пересекали морщины, кожа казалась сухой, как у перезревшего фрукта. Нос с горбинкой, глубоко посаженные серые глаза, круглый подбородок – мужчина и в молодости не блистал внешностью.