Грейс терпеливо ждала ответа на свою реплику и не перебивала Мэтта, пока тот молчал.
— Ну-ка дай-ка я посмотрю! — Мэтт вырвал сценарий из рук Грейс. Лицо его покраснело от злости. Он прочел про себя несколько строк, потом сказал: — Дерьмо этот сценарий! — И швырнул рукопись так, что все листки разлетелись по полу.
Грейс молча смотрела на Мэтта. Он прикрыл глаза рукой.
— Извини, — прошептал он.
На следующий день вечером к Мэтту пришел Уэйд Коннер — посидеть с сыном полчасика. Когда он ушел, Грейс села в ногах у Мэтта и стала делать ему массаж ступней — такими маленькими подарочками она баловала особо полюбившихся ей пациентов.
— А твой отец — хороший человек, — сказала она.
— У него доброе сердце, — дипломатично поддержал разговор Мэтт.
— Расскажи мне о нем, — предложила Грейс. Надо было, чтобы Мэтт побольше говорил и тем самым разрабатывал речевые мышцы. И еще ей нравилось слышать его голос — какой-то мягкий, чуточку приглушенный, проникавший до самого сердца. Ей почему-то вспоминался голос Гэри, именно так звучал он в некоторые моменты и тоже трогал за душу. Собственно говоря, бесконечно окунаясь в эти воспоминания, она жила в них и тем самым обделяла сочувствием своих пациентов. Не на них, а на воображаемого Гэри, жившего в ее памяти, она тратила все свои эмоции. Ей представлялось, как она держит в ладонях его лицо и говорит, что они всегда будут вместе, и эти слова давали ему утешение, облегчали его боль, позволяя ему заснуть. Все свои физические и душевные силы она отдавала ему, а после его смерти стала непроницаема для трагедий, с которыми сталкивалась каждый день.
— У него доброе сердце, вот и все, — сказал Мэтт. — А ты просто пытаешься меня разговорить.
Грейс улыбнулась.
— Так ты быстрее поправишься, — сказала она. Она недавно беседовала с речевым терапевтом Мэтта, молодым гаитянцем по имени Ноэль, и тот посоветовал ей заставлять Мэтта как можно больше разговаривать и слушать. Пациента, сказал Ноэль, нужно буквально нашпиговывать речью.
— Мой папа растил меня один, — начал Мэтт, словно бы согласившись с клинической искусственностью этого разговора. — Мама умерла, когда мне было тринадцать, и мы с Уэйдом остались одни. Представь себе, как ему было нелегко. Ведь он понятия не имел, как одному растить ребенка. Это была мамина…
— Работа?
— Нет.
— Обязанность? Предназначение?
— Пред…назначение?..
— Ну… то, чем она занималась.
— Ну да, лучше всего у нее получалось быть матерью.
— Понимаю. А дальше что?
— А дальше он сдал меня своей сестре.
— То есть твоей тете?
Мэтт кивнул.
— А как ее зовут? — спросила Грейс.
Мэтт озадаченно закусил губу.
Грейс невольно коснулась его руки.
— Не волнуйся, ты вспомнишь, — сказала она.
Мэтт вздохнул:
— И все равно мне повезло. Она была очень хорошая. Учительница она была.
— Ты ее любил. Да?
— Да. Я ее любил. Она мне все спускала с рук.
— Наверное, тряслась над тобой? — попыталась угадать Грейс.
— Как?..
— Ну… наверное, обожала тебя?
Мэтт кивнул, но Грейс поняла, что его сознание от нее ускользает. Она видела, что Мэтт совсем раскис.
И при этом он сказал:
— Лучше ты расскажи о себе.
— Я?! — удивилась Грейс. — А что ты хочешь обо мне знать?
Мэтт задумался на секунду.
— У тебя есть?..
— Что?
Мэтт покачал головой, пытаясь подобрать слово. Потом собрался и сказал:
— У тебя есть… мужчина?
Грейс думала, он скажет «муж» или «парень», но слово «мужчина» убило ее наповал. Вопрос ее смутил, но она решила этого не показывать. Пока еще она была медсестрой, пока еще она представляла собой больничное начальство, и положение обязывало ее воздерживаться от личных откровений. Можно не брататься с пациентами, можно наплевать на их доверие, если узнаешь слишком много.
— Слава Богу, я одна, — искренне призналась Грейс и заметила, что слова эти тронули Мэтта, который, наверное, никогда не слышал от женщин ничего, кроме пожелания всю жизнь быть рядом с ним. Его, кажется, очень удивило, что Грейс не похожа на всех.
— Слава Богу, одна?! — произнес он вслух, скорее для самого себя. И тут его осенило. — А замужем ты была?
— Да, я была замужем, — ответила Грейс и быстро прибавила: — А ты был женат?
Мэтт посмотрел на нее с удивлением:
— А я думал, это знают все.
— Ничего подобного, — сказала Грейс. — Пока ты сюда не загремел, я о тебе вообще ничего не знала и в личную жизнь Мэтта Коннера не посвящена. — Это, конечно, была неправда — Грейс «пошуршала» в Интернете и узнала, что он не только не был женат, но и не имел постоянной девушки, которая могла бы продержаться у него больше нескольких месяцев.
— То есть ты про мою личную жизнь? — Мэтт хохотнул, как над старой доброй шуткой. — Когда репортеры и фотографы крутятся все время под ногами, какая уж тут личная жизнь?.. — Он обвел рукой продезинфицированную палату с ее трубками, капельницами и прочим снаряжением. — Вот она — моя личная жизнь!
Впрочем, слова эти не воспринимались как нытье — Мэтт Коннер, находясь в больнице, оказывается, находил удовольствие в уединении, которого не видел уже много лет.
Грейс хотела, чтобы он продолжал говорить, поэтому спросила:
— А как ты познакомился с Майклом Лэвендером? — Ей и впрямь было интересно.
Этому вопросу Мэтт обрадовался — не от великой любви к Лэвендеру, а из-за возможности ответить подробно.
— Я тогда работал в одном гадюшнике в Сан-Антонио, — сказал он. — Майкл приехал туда из Лос-Анджелеса искать таланты на местном театральном фестивале. Пришел в бар, где я работал, увидел меня и спросил, не пробовал ли я когда-нибудь себя в актерском деле. Ролей я никогда никаких не играл, а вот выступать очень любил, поэтому поехал вместе с ним в Лос-Анджелес, и первой работой, которую нашел мне Майкл, были съемки в пивном рекламном ролике.
Грейс не стала вслух хвалить Мэтта за отличную память и правильно выстроенную речь — не хотела, чтобы он радовался раньше времени, но сама очень радовалась за него.
— А реклама какого пива? — полюбопытствовала Грейс, хотя сомневалась, что когда-нибудь видела это по телевизору.
Мэтт усмехнулся:
— Да ну, мне стыдно, нечем тут гордиться.
— Ну, это понятно. А делать-то что надо было?
— Нет, я скажу, только ты про меня ничего плохого не думай, ладно?
— Ну конечно.
— В общем, в этой рекламе у меня был обед при свечах с одной красавицей. Мы с ней сидим в дорогущем ресторане, она пьет вино, у меня — «Буд лайт». Вдруг от свечи загораются сушеные цветочки на столе. Моя подруга начинает вопить, требуя, чтобы я затушил пламя своим пивом. Но я не могу расстаться с ним, потому что оно очень вкусное. Вместо пива я выливаю на огонь ее суп, а когда ничего не получается, я срываю с ее шеи шарфик и начинаю им сбивать пламя.
— Надо же, как смешно!
— Да. Этот ролик крутили во время Суперкубка.
— Кто знает, может, в тот момент ты и стал звездой.
Мэтт пожал плечами:
— Да, мне тогда повезло. Мне вообще всегда везло. До последнего времени.
— Ничего подобного! — возразила Грейс. — Тебе и сейчас повезло. Повезло, что остался жив. Что можешь ходить. Так что давай не раскисай, а постарайся научиться вырабатывать у себя оптимизм. Сделаешь это? Для меня.
Мэтт улыбнулся с какой-то грустной благодарностью.
— Конечно, — ответил он и закрыл глаза.
Однажды вечером, ближе к концу первой недели после того, как Мэтт пришел в себя, когда Грейс измеряла ему пульс, он вдруг попросил:
— Я хочу покататься.
— Покататься? — удивилась Грейс, отметив у него блестящий пульс в восемьдесят ударов. Показания она занесла в его медицинскую карту.
— Да. В инвалидной коляске, — сказал Мэтт, хотя благодаря ежедневным занятиям с физиотерапевтом мог прекрасно передвигаться на своих двоих.
— В два часа ночи? — снова удивилась Грейс.
— А по-моему, самое подходящее время. В коридорах пусто.