— Разговеемся, отведаем кулича.
— Ты в своем уме? — возмутился Гаврилаш, который не понимал шуток.
Григорий иронически извинился, потом, посерьезнев, спросил:
— А что, если они пойдут по дороге?
Все задумались. В самом деле, могло случиться так, что, пока они тут прохлаждаются на травке, те, кого они ждут, пройдут совсем другой стороной. Потом все согласились с разумными доводами самого же Григория: даже если советские пойдут по дороге, все равно часть их должна явиться и сюда, ведь железная дорога и тоннель — не игрушки, их надо взять под охрану. Григорий стал рассказывать разные смешные истории, ребята сгрудились возле него. Только Рива бегала по склону долины, собирая цветы. И вдруг все вскочили, из глубины тоннеля послышался гул тяжелой солдатской поступи.
— Идут, — еще не веря ушам, сказал Ион, — ей-богу, идут!
Они растерялись, не зная, с чего начать, как встречать людей этой неведомой страны, о которой прежде говорили тайно, шепотом. А во тьме ущелья грохотали шаги множества ног. Ближе, ближе… На лицах ребят улыбки то сменялись тревожной серьезностью, то вновь вспыхивали радостно, то опять сменялись растерянностью. Так бывает, когда быстро бежишь мимо деревьев в солнечный день — на лице то свет, то тень, то свет, то тень…
Рива не находила себе места. Она взволнованно теребила собранный букет.
— Боря, что делать с цветами?
— Оставь свои глупые вопросы, — нервничал брат.
Она надулась: все мальчишки грубияны, разговаривать по-человечески не могут. Илиеш взглянул на нее исподлобья. Она была в голубом платьице, в золотистых волосах — ленты. Илиеш смягчился, подвинулся к ней, указав на цветы, посоветовал:
— Раздай их солдатам.
Оба они были меньше других, никто не принимал их во внимание. Это сближало.
Шаги все отчетливей… Еще несколько мгновений, и они встретятся лицом к лицу с красноармейцами.
— Сейчас они выйдут сюда, — сказал кто-то.
От волнения Илиеш ничего не слышал, голоса друзей сливались, он плохо понимал, что происходило. Все поднялись на каменную площадку невдалеке от тоннеля, откуда было удобней всего приветствовать русских.
Когда шаги послышались совсем близко, Гаврилаш не выдержал, спрыгнул с камня и, держа флаг над головой, ринулся к тоннелю, крича во все горло:
— Ура! Да здравствуют советские! Ура! Да здравствуют…
Закончить ему не удалось. В последних лучах заходящего солнца перед ребятишками появилась группа солдат в слишком уж знакомой форме. И не успели дети сообразить, что это румынские пограничники, как шедший впереди офицер поднес руку к бедру — и в Девичьей долине грянул выстрел. Гаврилаш качнулся, рухнул на траву, подмяв под себя самодельный флаг. Ребята замерли, не в силах двинуться с места. Офицер сунул пистолет обратно в кобуру.
Румынские пограничники, запоздавшие неизвестно по какой причине, прошли спешно, не поднимая глаз. Им было не до того.
Ребят привел в себя жалобный голос Ривы:
— Боря, я боюсь!
Григорий зло выругался, с силой бросив узел с хлебом на землю.
— Чего стоите! — заорал он. — Может, он жив. Пошли посмотрим.
За ним тронулись остальные, только потрясенная Рива осталась у камня. Она все повторяла, всхлипывая, словно ей не хватало воздуха:
— Боря, пошли домой, я боюсь!
Гаврилаш хрипел. Григорий разорвал пополам платок, служивший им знаменем.
— Помогите поднять его. — Григорий поддерживал Гаврилаша. — Я перевяжу. А ты, Илиеш, беги к деду Тинку. Расскажи, что случилось. Пусть поможет доставить его на мельницу.
Чуть ниже линии железной дороги весело бежала сред камней речонка Смолита, похожая скорей на ручеек. Тем не менее у нее хватало сил крутить жернова крупорушки. Туда и отнесли Гаврилаша. Мельник обещал присмотреть за ним.
А через два дня Гаврилаша принесли в село в новом ясеневом гробу, оклеенном синей бумагой. На груди подростка, по старому обычаю, лежал белый цветок, цветок жениха.
Разбитые, вконец измученные, ребята вернулись домой со страшной новостью. Было уже темно, когда Илиеш вошел в свою калитку. Ангелина обшарила всю деревню в поисках его и теперь встретила сына заранее припасенной хворостиной.
Он безропотно снес заслуженную головомойку. Чувствуя себя самым несчастным человеком на земле, залез на печь. Всю ночь проворочался, не в силах уснуть…
— Илиеш, сыночек, вставай. — Голос матери был таким нежным, словно не она дубасила вчера хворостиной. — Вставай, Илиеш, вставай! Они идут…