— А как же, обязательно! Пусть увидит, как Роман Браду прощается с селом, может, лопнет с досады. Закатим пир, какой не снился ни ей, ни всему ее роду. Готовь угощение, а я узнаю, кого еще берут.
Илиеш бросился к матери:
— Куда уезжает батя?
Она смахнула заблудившуюся на щеке слезу.
— На воинские сборы.
О крапиве ли теперь думать! Илиеш побежал сообщить новость Иону.
С тех пор как помнит себя Илиеш, между отцом и теткой Евлампией, женой его младшего брата Сидора, не утихала вражда. Тетка родом из Кодр. Когда Сидор вез ее в Валурены, сзади двигалось шесть подвод приданого. Стоя у ворот, люди с любопытством глядели на этот обоз, удивлялись, как удалось нищему вахлаку Сидору покорить такую невесту. Ну была бы она уродиной — туда-сюда. А то ведь и миловидная, и здоровая, во всяком случае, какого-нибудь физического недостатка у нее не замечали. А Сидор глуповат, ленив, вечно жалуется на недуги, на всякие болячки. Совсем не похож на Романа, даже не подумаешь, что они братья. Сидор напоминал коптилку, которая только чадит, не давая света. Казалось, что и живет-то он, словно выполняет обязанность. Никто и никогда не видел его смеющимся или просто разговаривающим с кем-нибудь.
Кумушки строили разные догадки, подозревали, что невеста больна падучей или беременна на пятом месяце. Иначе чем объяснить такое неравенство брака? Но время шло, а ни болезни, ни беременности у Евлампии все не наблюдалось. И тогда в Валуренах решили, что права пословица: не родись красивым, а родись счастливым. Интерес к этому событию постепенно угас. Только дед Епифан не одобрял Сидора. Не нравилась ему молодая невестка — слишком холодна и заносчива, никакой симпатии. Люди думают, что он обделал хорошее дельце с женитьбой сына. А он желал бы Сидору не такую жену. Ну и пусть думают, он не станет объясняться по этому поводу. Да и кто знает, может, все это к лучшему…
Позже кодряне, приезжавшие в Валурены, занесли слух, будто Евлампия причастна к смерти одной девушки, которую якобы отравила от ревности. После этого она постриглась в монахини, но житейские соблазны оказались сильней веры в бога, и через два года она вернулась из монастыря домой. Дед Епифан не верил слухам, но сердцем чувствовал, что у снохи не все чисто.
Роман не терпел золовку за кичливость. Она чванилась своим происхождением из резешей[1], всячески старалась унизить родню мужа. Ей все казалось, что родичи Сидора недостаточно оценили ее, — ведь она их осчастливила, вступив в их семью! Кроме всего прочего, Евлампия имела еще одну причину гордиться. Много лет назад в село приезжал депутат от либеральной партии. Это было накануне выборов. Он устроил танцы и, чтобы подчеркнуть свою «демократичность», пригласил Евлампию на вальс. С той поры она не упускала случая упомянуть об этом событии. Роман, которому осточертело это, каждый раз обрывал ее. Можно представить, какие чувства она испытывала к нему!
Когда Илиеш закончил начальную школу и родители выбивались из сил, чтобы отдать его учиться дальше, Евлампия презрительно сказала:
— Где это видано, чтобы из собачьего хвоста соткали шелковое сито! Сидите на месте, не разоряйтесь понапрасну.
Роман вскочил от внезапного удара.
— Это мой сын собачий хвост?! Змея! Чтобы духу твоего тут не было, не переступай наш порог, убью!
С той поры они не разговаривали. Евлампия, презиравшая всех, ладила разве что с одной Ангелиной. Мать Илиеша считалась в селе «деликатной женщиной». Высокая, белокурая, с коротко остриженными волосами, в городской одежде, она казалась гостьей в деревенской хате, гостьей, которая вот-вот уйдет.
В свое время родители Ангелины, простые крестьяне, продали все имущество, чтобы отдать ее учиться. Она была единственным ребенком в семье. Училась Ангелина легко. В гимназии, где она несколько лет занималась, порядок поддерживали чуть ли не казарменный. Но чем строже становился режим, тем горячее и несдержанней закипали желания.
Когда ей было шестнадцать лет, однажды ночью она выпрыгнула из окна в объятия провинциального актера. Он пленил ее своими любовными письмами. За время совместной жизни с актером она совершенно забыла родное село, отца и мать, которые убивались по ней. Счастливый ветер вырвал ее из унылых стен и бросил в полный очарования новый мир. По крайней мере, так ей казалось. Никто не следил за ней, никто не бил, никто не читал длиннейших нотаций о благонравии, никто не заставлял ходить в церковь. Актер ласкал ее, баловал. И она отдалась этой страсти с жаром и наивностью своих шестнадцати лет. Любовник устроил ее в своей труппе портнихой. Она латала заношенные костюмы, старые шторы, занавесы. Каждый вечер Ангелина бывала в театре, смущенная, чуждая делу, которым были заняты все, бродила за кулисами среди декораций и бутафорских предметов. Ей нравилось это время ожидания, когда возлюбленный наконец освободится.