— Глупости. У тебя свое имя есть, которое ты честно заслужила. Ты уже с семи лет не дочь Дремоты, поняла? А про голод ерунду городишь, еще не клевал тебя жареный петух. Без хлеба нельзя жить, не богохульствуй. Тебе не пришлось умирать с голоду, потому что, какая бы ни была твоя мать, а в тяжелые годы выходила тебя. Так что скажи ей спасибо хоть за это.
— Вам легко говорить, побыли бы вы на моем месте.
— Знаю, что нелегко. Потому и позвал. Известен мне твой характер, знаю, что переживаешь больше, чем надо. Но не стоит, поверь мне, не стоит. — Арион сел рядом с Лизой, обнял ее за плечи. — Конечно, некрасивая история. Но что поделаешь, если дожили до седых волос, а ума не набрались? Мой тебе совет: не смотри на дураков, иди своей дорогой, не принимай все близко к сердцу. Окна вам застеклят завтра же. А если услышишь всякие толки, притворяйся глухой. Мне тоже не по себе. Но я думаю о твоем отце, это был замечательный человек, и никто не сможет осквернить его память. Люди тебя знают и ценят, ты комсомолка. А мать — это ее дело, что она вытворяет. Может, она и не так уж виновата. Все мы люди, и судить надо не по писаному, а по-человечески. В общем, не придавай этому большого значения, будь отважней, отвага нужна и в житейских передрягах. А теперь иди к девчатам, заведите патефон, повеселитесь. Люди вы молодые, рано платить оброк усталости и печали.
Анка только этого и ждала — через минуту патефон уже стоял на подоконнике, и вся окраина теперь слушала песенку про черного кота. Женя взялась учить Лизу новому танцу. Облокотившись на подоконник, Викторица попробовала уязвить Женю:
— Муженек твой, наверно, ждет не дождется тебя.
— Подождет, — отозвалась Женя беспечно.
Иляна в одиночестве под навесом нанизывала листья табака. Время от времени она бросала пасмурные взгляды на окно, откуда доносилась музыка и шум. «Хоть бы удержаться, пока уйдет эта гадюка в облике святоши», — думала она. Она работала со скоростью машины, как только пальцы не исколола — сама не знает.
— Брось, Иленуца, завтра день будет, — увидев ее одну под навесом, сказал отец. — Умойся, иди веселись со всеми. Слышишь, что Анка с Женей вытворяют?
— Закончу этот шпагат — приду.
Много закоулков в душе у этих девушек, не поймешь их. Останавливаешь, а они бегут; подгоняешь — они останавливаются, как норовистая лошадь.
— Что это ночью на тебя нашло трудолюбие? Брось к черту. Хватит. — Это вспомнила о дочери Мадалина.
Но Иляна как оглохла.
С остервенением, незнакомым прежде, она нанизывает табак, держась за иголку, как за спасательный круг. Она не может встать, пока не ушла Лиза. Иначе… Иначе она не знает, что может быть.
Прошло немало времени, у соседей погасли огни. Замолк патефон, который летом в селе не очень в почете: ночи коротки, и еле-еле успеваешь выспаться. И когда за кем-то захлопнулась калитка, Иляна выпустила из рук шпагат. С облегчением она убрала свое рабочее место, чтобы утром легче было начинать вновь. Она собрала мятые листья, стебельки трав, случайно попавшие вместе с табаком, вытряхнула половичок, на котором сидела. Ныли пальцы, кружилась голова от никотина. Сердечная боль притупилась. Хотелось скорее сбросить с себя платье, пропитанное тяжелым запахом зеленого табака, и добраться до постели. Усталость утопила все остальные чувства и желания. Все душевные болячки притупились от физического утомления. Но Лиза не могла уйти, не обменявшись хоть словом с нею, и появилась перед Иляной, возбужденная музыкой и болтовней Анки.
— Чего так допоздна возишься?
Услышав голос подруги, Иляна вздрогнула, словно встретилась со смертью. «Сейчас я ей скажу что-нибудь такое, что ей больше не захочется притворяться невинной овечкой», — пронеслось в голове. Но она походила на отца в сдержанности и ответила неопределенно:
— От хорошей жизни.
— Чего такая хмурая?
— Голова болит.
— От табака?
— Наверное.
— Зачем дядя Арион польстился на целый гектар, не понимаю.
— Если бы он не взял, то кто бы взялся?
— Так-то оно так. Не хочешь немного прогуляться?
— Поздно уже. Видишь, наши спать укладываются.
— Хоть до калитки.
Иляна взяла себя в руки и проводила ее до ворот. Только Лиза не спешила уходить.
— Соскучилась я по тебе, — призналась она.
— То-то я удивляюсь, отчего ты похудела.
— Без шуток. Такая работа, что с тобой некогда встретиться.
— Можно отложить встречи до зимы.
— У вас можно, а мы заняты круглый год, что лето, что зима — все равно. Просыпаешься с петухами, ложишься со звездами. Зимой даже хуже — темнота, грязь, холод, а ты знай протаптываешь свою дорожку к ферме. Поверь, иной, раз так спать хочется, что отдала бы несколько лет жизни за часочек сна.