— Как мне сейчас. — Иляна надеялась, что Лиза поймет намек, но та не обратила на ее слова внимания.
— Знаешь, — продолжала Лиза, — задумаюсь я над своей жизнью, и, честное слово, хочется иногда убежать на край света. Мне уже двадцать лет, а толку что? Ни радости, ни горя особенного — живу, свет копчу. Двигаюсь, как машина, — и все. Зарабатываю, правда, хорошо. Но какой прок от денег — покупаю наряды, а они зря висят в гардеробе, потому что некуда и некогда носить. Купила радиоприемник, потом телевизор, так некогда и слушать, и смотреть. Может быть, раз в месяц доведется сходить в клуб. А так все навоз, навоз. До сих пор не знаю, что такое любовь, — некогда об этом думать. Уже пора своих детей иметь, а я выращиваю детей матери, да еще столько неприятностей.
Иляна насмешливо перебила ее:
— Тебя бы запрячь в одну телегу с нашей Анкой. Та тоже каждый день ноет: и то не так, и другое не по ней. Ей кажется, что даже солнце не так ее греет. А по-моему, слишком все мы умные стали. Вместо того чтобы заниматься своим делом, ищем сами не знаем чего.
— Может, ты и права. Да жизнь-то одна, хочется прожить ее интересней.
— Ну и живи как хочешь, чего хныкать-то?
— У тебя другое, вот ты и рассуждаешь так. А я вот думаю, был бы у нас порядок, как на фабрике, — отработал свои семь часов — и конец. Остальное время твое. Хочешь, иди в клуб, хочешь, гуляй с парнями. В общем — приволье.
— Попробуй у нас так объяви, когда на полях все поспевает. На другой год зубы на полку придется положить.
— Значит, нельзя.
— А может быть, мы эту проблему решим в другой раз? А то умираю, спать хочу.
Лиза обняла подругу:
— Осыпь тебя счастье с ног до головы. В самом деле, если начнешь так думать, то покажется, что и солнце не так греет, и ветер дует не с той стороны.
Вечерняя звезда поднималась над ними, Большой Чабанский Воз[13] повернул свои оглобли к северу. Село утихло. Только всколыхнулась ветка на вишне возле окна, задетая испуганной чем-то птицей. Лиза вплотную приблизилась к Иляне:
— Знаешь, у меня завелся кавалер!
— Кто?
— Не скажу. В другой раз.
— Дело твое.
— Он меня поцеловал.
— Ну?
— Чтоб мне ослепнуть, если не так.
— И?..
— Никакого впечатления. Так, будто теленок языком лизнул.
— Ничего, впечатления будут, не беспокойся.
— Может быть… А в первый раз ничего. Только стесняюсь теперь с ним встречаться.
— И что, не встречаетесь?
— Да он пытается загородить дорогу. А я убегаю. Стесняюсь. Может, потому что не люблю его.
— Зачем же тогда дала поцеловать себя?
— В другой раз уже не допущу. Это так, для интереса, хотела узнать, что находят люди в поцелуе.
Иляна менторским тоном предупредила:
— Смотри, а то найдешь, чего не ищешь.
— Да я больше не позволю.
— Твое дело. Так не хочешь сказать имя?
— В другой раз.
— Тогда иди, я хочу спать.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Иляна уже не злилась на подругу — Лиза наивна, как ребенок. И потом, сразу видно, что не она за ним бегает. Неужели в самом деле такая она, цыганская любовь? Теперь она не верила ни одному слову, что наговорил ей Микандру. Просто он оправдаться хотел. Неужели он не понимает, что ее отец не может стать ей поперек дороги? От бессилия и обиды хотелось выть. Она проклинала тот день и час, когда позволила цыганскому сыну заманить себя к роднику. Но при всем том она чувствовала, что готова была бы ползти к роднику, если б знала, что найдет его там.
— Иленуца, спать иди, уже поздно.
— Сейчас.
Кто выдумал еще и эту проклятую любовь?! Обманывали, говорили, что она прекрасна, возвышает, отрывает от земли, наполняет соловьиным пением и сладкой истомой. Чепуха. Никакая полынь, никакая белена так не горька, как она.
Ночь плывет тихая, безмятежная, молодой месяц закатился к горизонту и блестит, как дужка ведра. Провожая его спать, звезды снисходительно улыбаются: иди, мол, мы сами тут посветим. Нагляделся ты, хватит. Да и чего тебе глядеть? Нет больше на земле любви, веры и дружбы. Обман и разочарование на каждом шагу. Звездам хорошо, они не любят и не страдают, у них нет сердца. Почему я не звезда? На старом орехе малиновка пытается хоть немножко развеселить землю. Оставила с птенцами мужа, а сама поет-заливается: «Цью, цью, цью, чири-чи-чу!» И малиновке хорошо, она ни перед кем не робеет, ее никто не обманывает. Пой себе на здоровье. Какое ей дело до того, что у одной девушки в это время легла на лицо первая морщина? Поет, наяривает. Хорошо быть птицей!