Таким образом излеченный от глупости, Фэнел остался не только с болью, но и с позором. И еще впал в немилость у тетушки Замфиры. Она с того дня стала смотреть на него как-то кисло, браня почем зря. Будто уже и не мать она, а мачеха. В тот день она даже слезу не выронила. Теперь, на свадьбе Викторицы, она дала волю слезам.
Заметив, что она слишком часто сморкается в платок, Мадалина подошла к ней и обняла за плечи:
— Да ну ее к воронам, эту печаль, тетушка Замфира…
— Ох, душа болит, Мадалина. Ведь из-за него, окаянного, я молодость сгубила.
— Дети все такие, думаете, мои…
— Не гневи бога, таких, как твои, всем желаю. А своего я сама таким вырастила, потому что был один, я его баловала, лучший кусочек — ему, все для него. А он вот как отблагодарил.
— Хорошо, что хоть так, могло быть хуже.
— Дай, боже, ума всем дуракам и моему Фэнелу тоже.
— Мама, смотри-ка, гости от голода зевают, — нарочно громко воскликнула Женя, чтобы избавить мать от жалоб Замфиры. Мадалина схватила поднос и метеором кинулась на кухню. Арион наполнил стаканы.
Женя подняла тост за здоровье молодых. Она пришла без мужа — у Влада в клубе какие-то важные дела.
— Может быть, позже придет, — как бы оправдывая его, сказала Женя.
Анка и Иляна, услыхав, что клуб открыт, понимающе переглянулись, поспешно выпили и дали тягу. Что такое домашняя пирушка в сравнении с клубом! Старшие поняли их и простили. К тому же голубцы и жареные петушки не давали мыслям гостей слишком отвлечься. Арион наполнял бокалы вином. А вино, как известно, просит песню. Пели о войне, о тоске, о радости. Наконец разгоряченная Женя отворила окна, завела патефон и первая пригласила танцевать Павла Захария. Агроном, плохо подкованный в этом деле, смутился, пытался увильнуть, но в конце концов, видя, что податься некуда, пошел топтать пол. Арион тут же пригласил жену Павла. Ну а если танцует хозяин, то гостям нельзя не танцевать. Понемногу все вышли из-за стола, начался галдеж, топот, поднялась пыль до самого потолка, и патефон охрип, словно, разгорячась, выпил ледяного вина.
Около полуночи жених заметил, что Костика спит на коленях у невесты, и дал ей понять, что время закругляться. Однако гости только-только развеселились, останавливать их просто грешно. Тогда молодожены, чтобы не портить гулянку, взяли по ребенку и без шума скрылись. Филимон торопился увести жену в свое хозяйство, которое начало хиреть без достойной женской руки. Закрывая за ними калитку, Мадалина и Арион прослезились — то ли от огорчения, то ли от облегчения. Родителей радовало, что наконец-то у Викторицы будет своя печка, свои дети, свои заботы. И в то же время с уходом Викторицы они обеднели на одну дочь. Теперь по утрам, когда Арион пойдет их будить, одна постель будет пустовать, а за столиком останется без дела одна ложка, один стул будет скучать без хозяйки.
— Вот и ушла, — печально вздохнула Мадалина, — а думали: засиделась в девках.
— Да, понемногу пустеет наше гнездо.
— Бедная Викторица, дома тяжесть несла и замужем впряглась в такой воз.
— Такая уж судьба.
— Да пусть огонь спалит такую судьбу! Жестокая доля — с самого начала нянчить двоих.
Арион вспомнил, что он — глава семьи и, если поддакивать во всем жене, это до добра не доведет. Он нарочито суровым голосом пробасил:
— Опомнись, жена. Чего мы заупокойную завели? Ведь замуж вышла, а не на кладбище отнесли.
— В самом-то деле.
— Ну вот, чтобы я не слышал твоих вздохов.
— В конце концов, мы ее не принуждали, сама пошла.
— Правильно.
— И по-моему, Филимон хоть и старше ее, но неплохой человек.
— Толковый, ничего не скажешь.
— И руки у него золотые.
— Не скандалист.
— Не пьющий.
— Хозяйство имеет.
— Зрелый человек, умный.
— Не лукавый.
— Не развратный.
— Живет рядом.
Пока дошли до крыльца, новый зять был наделен уже всеми лучшими человеческими качествами.
В доме веселились на славу, даже не обратив внимания, что хозяева исчезли. Уловив мелодию, Арион воодушевленно спросил:
— Мадалина, ты этот танец знаешь?
— Булгаряска, кажется.
— А не хангу?
— Да что ты смешиваешь траву с гусями! Хангу — совсем другая музыка.
— А чего мы будем стоять да спорить — давай-ка лучше тряхнем стариной. Что бы ни было, а жизнь хороша сама по себе!
— Только ты меня не сильно кружи.
— Сильней, чем ты меня кружила все эти годы, не буду. Женя, сделай громче свою шарманку.
Арион подтянул ремень, расправил рубашку, подался грудью вперед, одной рукой полуобнял Мадалину за талию, а другую положил ей на плечо. И пошел по-молодецки… Судя по осанке, по лихости, с какой он отплясывал, основной пир только начинался.