Женя села на засохшую траву, обхватила ноги руками и, опершись подбородком на колени, устремила взгляд в пространство. Арион прислонился к стволу ореха, ожидая, когда она нарушит молчание. Но она не начинала разговора, и в его душу закралась тревога. Он сухо кашлянул, пощупал папиросы и не вытерпел:
— Собиралась что-то сказать? Или просто так остановила?
— Отец, я перевелась на работу в другое село.
— В другое? А дом?
— Дом остается.
— А там квартиру нанимать будешь?
— Что делать, такова жизнь.
— На работе что-нибудь натворила и переводят в наказание?
— Нет, сама попросилась. Сейчас хожу собираю книги, сдавать буду.
— Как же так, и ни слова нам не сказала.
— Не хотела раньше времени расстраивать.
— А что, та деревня лучше? Какая тебе польза от перевода?
— Ты только о пользе думаешь. Надо жить не только хорошо, но и красиво. Не только так, как ты мне вдалбливаешь.
— А красота с добром не ссорятся.
Короткий раскат грома нарушил тишину. Долина подхватила его и перекатила дальше. Гром в ноябре — большая редкость. Арион по-хозяйски придирчиво осмотрел небо и констатировал:
— Вот почему так жарко было с утра.
— Отец, я развожусь с Владом, — промолвила Женя глухо.
Под орехом стало совсем прохладно. Шелестела на ветру сухая трава. Ариона прохватил неприятный озноб, на виске задергалась жилка. Надо как-то ответить на услышанное, но ему совсем расхотелось говорить. Вообще ему расхотелось что-нибудь делать, расхотелось даже жить. После долгого молчания он все-таки спросил:
— Ты не могла подобрать более подходящий момент для своей новости?
— Все равно когда-то надо сказать.
Разумеется, когда-то надо было сказать. Так что нечего злиться. Несчастье легче переносить, когда тебе о нем уже известно, а не когда только предчувствуешь и ожидаешь его. И неужели ее сообщение такая неожиданность для него? Неужели он не подозревал о том, что теперь сказала его высокообразованная дочка? Нет, он предчувствовал, он знал об этом уже на второй день после свадьбы, когда она ничего не подозревала, витая в облаках медового месяца. Просто ему не хотелось верить, все думал, что ошибается, что нечего ему лезть к молодежи со своими старомодными взглядами. Это было на второй день после свадьбы. Он зашел к зятю, чтобы тот расплатился с музыкантами. Так они договорились — Арион справляет свадьбу, а Влад из собранных за столом денег расплатится с музыкантами. Его тогда поразило, как Влад лез в карман, как вытащил кошелек и отсчитал деньги. Нет, его движения не говорили о скупости. В них чувствовалось убивающее окружающих высокомерие, казалось, он не платит людям за их работу, а дает им милостыню. Были бы деньги, Арион сам расплатился бы, только б не видеть, как зять считает монету. А тот три раза пересчитал деньги, не обращая внимания на окружающих, медленно и обстоятельно. И в этом было неуважение ко всем. «Ну, если ты так считаешь деньги на второй день после свадьбы, то бедная Женина головушка, — подумал тогда Арион. — Хорошего мужа подобрала себе дочка, нечего сказать». В это время его зять, не смущаясь, что перед ним стоит молодая жена, ее отец и музыканты, ощупывал каждую бумажку, как щупают курицу — с яйцом ли.
«Уж очень я придирчив к нему, — утешал себя Арион. — Может, он с похмелья такой». Но на сердце было невесело. Немного спустя Арион понял, что медлительность Влада является результатом глубокого презрения, которое он открыто питает почти к любому встречному. Он уважал только себя, и больше никого. И еще одна черта в характере Влада раздражала Ариона — отсутствие стыда. Он мог миловаться с женой у всех на глазах. Арион этого не одобрял, но помалкивал, надеясь, что сам Влад образумится, сам поймет, что некрасиво тискать и целовать жену у всех на виду в доме, где есть еще несколько девушек на выданье. Но Влад как будто нарочно делал все назло. Особенный приступ любви к жене нападал на него в присутствии Викторицы. Арион не раз видел, как Викторица, побледнев, отворачивалась, чтобы не видеть, как воркуют молодожены. Не целованная до двадцати пяти лет девушка тяжело переживала чужую любовь.
Однажды Арион не вытерпел:
— Имейте совесть, хватит вам лизаться при старших.
Он злился и на Женю, но ее не мог осуждать очень уж сурово — она была его плотью. Да, Женя вначале души не чаяла в своем муже, радовалась, что он такой веселый и остроумный. Не дай бог, если кто-нибудь при ней смел обмолвиться плохим словом о нем — глаза могла выцарапать. Между прочим, и сама Женя, которая до замужества была и мягкая и тактичная, влюбившись в своего Влада, как-то поглупела. Любовь такова — одних возвышает, других, наоборот, принижает. Чтобы избавить себя от общества Влада, Арион на другой год продал корову и один из ковров Мадалины, помог построить молодоженам свой дом.