— Я должна была знать, что ты будешь джентльменом, — говорит она, забираясь внутрь.
Я пристально смотрю на подголовник, чтобы не пялиться на ее длинные ноги. Если бы девушка поймала меня за этим взглядом, то вся моя репутация была бы запятнана. Я больше не был бы добрым пастором. А был бы омерзительным пастором.
Я закрываю ее внутри, обхожу капот и забираюсь внутрь.
— Как ты умудрился найти мастерскую по ремонту телефонов, открытую после пяти часов вечера в среду?
Я завожу двигатель и направляюсь к главной дороге.
— Парень из церкви владеет одной. Говард Грин?
— Откуда мне его знать?
— Ты бываешь там каждое воскресенье. Церковь маленькая. Подумал, что ты, возможно, встречалась с ним раньше.
— Нет, — говорит она, накручивая длинную прядь волос на палец. — Я не разговариваю с людьми.
— Почему нет? Ты кажешься общительной, и записалась в качестве приветствующего, а это значит, что ты будешь разговаривать с людьми.
Она морщит нос. У нее такой милый вид.
— Церковные люди — не моя фишка.
— Понимаю.
Эшли поворачивается ко мне.
— Правда?
— Конечно. — Украдкой бросаю на нее взгляд, и, когда он опускается на ее голые ноги, я тут же жалею об этом.
Слава богу, сейчас темно — надеюсь, она не видела, как я пялюсь на нее. У меня никогда не было проблем с тем, чтобы контролировать свой взгляд в присутствии женщин, но по какой-то причине рядом с этой женщиной мне трудно контролировать себя. Она притягивает взгляды, как оживший мультяшный персонаж в духе Джессики Рэббит.
Я всю свою жизнь общался с женщинами, и эта притягательнее всех, кого я видел за последнее десятилетие. Не знаю, то ли это ее непринужденный характер, яркая одежда и еще более яркая улыбка, то ли все подсознательные сексуальные вибрации, которые девушка излучает, но мое тело просыпается и вытягивается по стойке смирно, когда Эшли рядом. И мне нравится, как это ощущается.
— Вот мы и приехали. — Я паркуюсь на маленькой стоянке.
Мы бок о бок входим в магазин на углу захудалого торгового центра. Я открываю для нее дверь, и Эшли проходит с мягкой улыбкой на своих красивых губах, если мне это не почудилось.
Красивые губы?
Я застываю в дверном проеме. Что, черт возьми, со мной не так? Я женатый человек, если уж на то пошло.
— Ты идешь? — спрашивает она у прилавка внутри.
Я смотрю на нее с минуту, задаваясь вопросом, может ли этот простой ремонт экрана телефона стать огромной ошибкой.
Затем быстро и коротко киваю и присоединяюсь к ней внутри.
ЭШЛИ
«Не читай ничего такого в его доброте».
Бен не флиртует, он просто хороший парень.
По моему опыту, мужчины, которые открывают двери, делают это только потому, что им что-то нужно. Это «что-то» обычно связано с тем, что я обнажена или близка к этому. Я должна следить за собой, чтобы не принять галантность Бена за признаки того, что он хочет заняться сексом.
Конечно, он не хочет заниматься со мной сексом.
Он женат.
Овдовел, но все еще предан памяти о своей жене.
Жене, которая была совсем не похожа на меня.
Даже если бы мужчина решил двигаться дальше, он не выбрал бы барменшу, у которой было больше сексуальных партнеров, чем она может сосчитать. Он бы выбрал кого-нибудь более консервативного. Может быть, девственницу или молодую разведенную женщину, которая считает себя утвердившейся в вере девственницей. Она была бы милой и тихой, полной противоположностью моему вульгарному, крикливому рту, и она знала бы Библию вдоль и поперек. Они сидели бы и цитировали псалмы, а когда устраивали вечеринки, то играли бы в библейские викторины и притворялись удивленными, когда выигрывали бы каждый раунд. Зевок подступает к моему горлу.
— Долгий день? — спрашивает Бен, передав мой телефон Говарду, восьмидесятилетнему мужчине в очках с толстыми стеклами и доброй улыбкой. Он относит его в подсобку, чтобы заменить стекло.
— Я работала прошлой ночью. — И у меня какая-то экс-сексуальная дилемма, и я не могу заставить себя потрахаться. — Мне трудно расслабиться после работы.
Обычно помогает несколько хороших оргазмов, но, похоже, я тоже не расположена ни к одному из них. Даже в одиночку.
— Тяжелые часы.
Почему он говорит нежно и сладко и смешивает все сигналы?
Я наклоняю голову и изучаю его. Бен снова переоделся в свою консервативную пасторскую одежду, но я не забыла, как выглядят его плечи и руки под ней. Крепкие, массивные руки идеально подходят для того, чтобы держаться за них, сидя верхом на его коленях. Ох. Теперь мое тело реагирует.
Возможность заняться сексом с кем-то желающим, и я лед.
Немного доброты от мужчины, с которым у меня нет никаких шансов, и все мое тело пульсирует.
Что это за мазохистское дерьмо?
— Послушай, Бен... — Не могу поверить, что я собираюсь это сказать. — Я знаю, что ты просто от природы милый парень.
— Ты думаешь? — Уголок его рта приподнимается, и мужчина смело смотрит мне в глаза.
Он флиртует?
Нет. Я качаю головой и решаю, что, должно быть, устала больше, чем думала.
— Да. Но ты должен знать, что иногда быть таким милым с женщиной может быть неправильно понято...
— Прости. — Он лезет в карман и достает свой телефон. — Это из дома. Наверное, няня. — Его взгляд теплеет. — Придержи эту мысль. — Бен прижимает телефон к уху. — Привет, Колетт. — Выражение его лица мгновенно меняется. — Эллиот? Что случилось? Где Колетт?
Мой пульс учащается, когда я вижу, как глаза Бена сужаются, его челюсть становится твердой, а мышцы, кажется, набухают под рубашкой.
— Я уже в пути. Оставайся на телефоне. — Он делает шаг к двери, затем поворачивается ко мне.
— Прости, мне нужно идти.
— Что случилось? С Эллиот все в порядке?
— С ней все в порядке. Ее няня поставила что-то в духовку, а потом уехала на машине со своим парнем, сказав, что отлучится всего на минуту.
— Какого хрена?
— Я должен…
Я выхватываю телефон у него из рук.
— Я поговорю. Ты поведешь.
— Подожди, а как насчет твоего телефона?
Я толкаю дверь и жестом прошу его поторопиться.
— Я заберу его завтра. Поторопись.
Мы бежим трусцой к его машине, и через несколько секунд выезжаем на дорогу, ведущую к его дому.
— Привет, коротышка, это Эш.
Девочка шмыгает носом.
— Папа уже едет?
Страх и печаль в ее голосе разжигают мой гнев.
— Да, детка. Мы оба в пути, и мы уже близко, хорошо?
— Здесь странно пахнет. Мне страшно.
— Я знаю. Так что эм… что ты смотришь по телевизору? — Уличные фонари образуют сплошную полосу света, когда Бен увеличивает скорость.
— Г-г-губку Боб.
— О, да? Какой эпизод?
— Я не знаю. — Ее голос дрожит от рыданий.
— Ты видела ту, где они перестают делать котлеты с крабами и вместо этого делают пиццу?
Еще один дрожащий вдох.
— Да.
— А помнишь ту песню?
— Не знаю.
Я прочищаю горло и начинаю петь.
— Пицца Красти Краб — это пицца для нас с тобой.
Она издает тихий писк.
Я продолжаю петь эту дурацкую песню.
— Помнишь, каким сварливым был Сквидвард?
— Да. — Я слышу слабую улыбку за ее слезами и клянусь, что могла бы сделать сальто назад от того удовлетворения, которое испытываю.
— Хочешь спеть со мной?
— Нет.
Я хихикаю и пою в одиночестве, пока у меня не заканчиваются куплеты, и я начинаю выдумывать всякую чушь.
— Этого не было в песне.
— Уверена? Я почти уверена, что было.
Сквозь ее всхлипывания прорывается тихое хихиканье.
— Он никогда не пел, что пицца с пепперони — это мицца фаворитцца.
— Нет? Хм... — Я напрягаюсь, чтобы не врезаться в дверь, когда Бен резко сворачивает направо на свою улицу. — Я могла бы поклясться. — В поле зрения появляется его дом. — Мы уже подъезжаем, детка. Оставайся внутри, хорошо?