Чувствую ли я угрызения совести? Не о том, чтобы уволиться с работы, нет.
Сожалею ли я о том, что позволил Эшли уйти из моего офиса? Каждый. Божий. День.
Я пытался дозвониться до нее. Она не отвечает на мои звонки.
Я появился в ее квартире. Никто не открыл дверь.
Принятие было самой трудной частью нашего расставания. Тот факт, что я заботился о ней больше, чем она заботилась обо мне. Это горькая пилюля, которую нужно проглотить. Именно поэтому я решил взяться за работу над альбомом Джесси. Мне нужно было уехать из города, проветрить голову, понять, как снова жить в мире без красок.
Мы с Эллиот приехали в дом Джеса десять дней назад. Через три недели мы вернемся, и у меня будет более чем достаточно денег, чтобы жить, пока я не решу, чем буду заниматься всю оставшуюся жизнь. Одно можно сказать наверняка: я продаю свой дом. Пришло время оставить призраков там, где им самое место — в прошлом.
Чувствуя испытующий взгляд моего брата, я беру гитару и работаю над припевом песни, которая пришла мне в голову этим утром. Я напеваю, затем бормочу слова песни.
«Я столкнулся с горем, лицом к лицу с болью.
И снова прошел сквозь огонь.
Она умерла, и я не мог отпустить.
А теперь ушла и ты. Но я хочу быть с тобой.
Слова исчезают. Не о чем говорить.
Я выгораю, существую, нуждаясь... в... в…»
— Эшли.
Перевожу взгляд на брата, который смотрит на меня с большей мягкостью в глазах, чем я когда-либо видел.
Он кивает в сторону моей гитары и моего песенника, лежащего передо мной открытым.
— Думаю, что это то слово, которое ты ищешь.
Чувствуя себя так, словно сотни прожекторов освещают мою открытую грудную полость, я прочищаю горло и начинаю песню сначала.
После первых нескольких тактов Джесайя говорит достаточно громко, чтобы я мог услышать, но так, будто это секрет.
— Как она называется?
— «Обретая надежду».
Уголок его рта приподнимается, но брат не смотрит на меня.
— Как раз самое время.
Джесайя достает свой телефон, давая мне перерыв в разговоре. Я продолжаю работать над песней, мое горло сжато, а сердце пусто, как никогда.
В конце концов, дверь распахивается, и входит Райдер, направляясь к Эллиот, чтобы взъерошить ей волосы, прежде чем присоединиться к нам. Он выглядит усталым, но таким счастливым, каким я его никогда не видел.
— Ты ужасно широко улыбаешься для чувака, который поспал пару часов между кормлением из бутылочки и сменой подгузников, — замечает Джес.
Райдер зевает сквозь улыбку.
— Джейд работала в ночную смену. Кэти уже живет как рок-звезда — типа, не спит всю ночь, ест и гадит в штаны.
Джесайя хмурится.
— Я возмущен этим.
Райдер ухмыляется.
— Но ты этого не отрицаешь.
Мой брат пожимает плечами.
Райдер смотрит на меня.
— Быть отцом — это лучшее, что я когда-либо делал. Ты помнишь, когда родилась Эллиот, как наблюдение за ее сном заставляло тебя улыбаться?
Нет. Когда родилась Эллиот, я в основном плакал и оставался в постели, проклиная Бога за то, что он забрал мою жену и оставил меня одного растить новорожденную без матери, но я не говорю ему об этом.
— Да. — Я возвращаюсь к игре на гитаре.
— Звучит круто. К какой это песне? — спрашивает Райдер.
— Бенджи только что написал её, это чертовски круто. Называется «Обретая надежду».
— Сыграй это еще раз. — Глаза Райдера сосредоточены на моих руках, его голова слегка покачивается в такт, когда я играю. — У меня есть идея.
Он вскакивает и направляется к ударной установке. Играет, а я слушаю, подхватываю то, что он начал, и снова играю припев. Джес встает, стоя между тем местом, где играет Райдер, и мной в кресле с моей акустикой. Его глаза закрыты, когда он что-то напевает.
И именно так мы пишем первый сингл Джесси Ли для его нового альбома.
ГЛАВА 29
БЕН
— Рене приготовил ужин, — говорит Джесайя, когда мы подъезжаем к его дому сразу после восьми вечера.
Бетани занималась с Эллиот через день, поддерживая ее в учебе, прежде чем они проводили остаток дня, занимаясь веселыми вещами. В те дни, когда Бетани присматривала за Эллиот, мы работали допоздна и возвращались далеко за полночь. В те дни, когда я беру Эллиот с собой, мы стараемся вернуться достаточно рано, чтобы поужинать и, возможно, поплавать в бассейне с подогревом.
— Я умираю с голоду! — щебечет Эллиот с заднего сиденья внедорожника.
— Хорошо, малышка. — Джес ведет машину по кольцевой подъездной дорожке к входной двери, глядя на Эллиот в зеркало заднего вида. — Я слышал, Рене приготовил для тебя свои фирменные макароны с сыром.
Мы все выпрыгиваем из машины. Я хватаю рюкзак Эллиот с динозаврами и тащу свои измученные ноги к двери позади болтающих Джесайи и Эллиот.
В доме тусклый свет, и Джес кричит:
— Дорогая, я дома!
Я ожидаю, что Бетани присоединится к нам на кухне, как она делает каждый вечер, но ее пока нет. Эллиот стоит рядом с Джесом, когда тот открывает духовку и с помощью прихваток достает тарелки, покрытые фольгой.
— Пойду, отнесу вещи Эллиот.
Джесайя смотрит на меня со странным выражением — полуулыбкой, полу извинением.
— Не торопись. Я покормлю ребенка.
Я направляюсь к лестнице, думая, что, может быть, я просто устал и мне чудиться, что мой брат ведет себя странно. Наверху лестницы находится спальня Эллиот, первая дверь справа. Она оформлена для принцессы, в комплекте с кроватью с балдахином и хрустальной люстрой. Я бросаю ее рюкзак на кровать и направляюсь через ванную комнату, соединяющую две комнаты, в комнату для гостей, в которой я остановился. Падаю на кровать, измученный и гадающий, когда же это всепоглощающее опустошающее чувство пройдет. Чувство, что я потерял что-то неотъемлемое от своего существования.
Как бы мне ни хотелось принять душ и лечь спать, я не могу оставить своего брата заботиться об Эллиот, поэтому поднимаюсь с кровати и иду в коридор. Делаю шаг и замираю, когда слышу женский смех, доносящийся позади меня.
Он доносится из гостевой комнаты в конце коридора. С чего бы Бетани, чья спальня находится на другой стороне дома, находиться с кем-то в гостевой спальне? С кем-то женского пола?
Это не могла быть Джейд, жена Райдера, потому что он собирался домой, чтобы повидаться с ней, когда мы вышли из студии тридцать минут назад. Родители Бетани в круизе по Аляске, так что это не они.
Мой пульс бьется немного быстрее. Надежда разрастается у меня под ребрами, и я говорю себе, что веду себя глупо, думая, что другой голос может принадлежать Эшли. Конечно, Джес сказал бы мне, если бы она приехала. И, конечно же, Бетани сказала бы Эшли, что я остановился здесь на несколько недель. Если бы она это сделала, Эш не приехала бы сюда. Она так старательно избегала меня.
Из комнаты доносится музыка, затем еще один короткий взрыв смеха, сопровождаемый грохотом голоса, от которого у меня по рукам бегут мурашки. Я узнаю этот голос, если не по словам, то по тону и интонациям. Ее голос записан в моей душе. Я бы узнал его из миллиона других.
Дрожащими пальцами я толкаю дверь. Они не сразу замечают меня, и я пораженно молчу, глядя на Эшли. Она стоит на кровати спиной ко мне, в мешковатых красных фланелевых пижамных штанах в клетку и майке с вырезом, демонстрирующей нежную кожу и узкую талию, переходящую в женственные бедра. Ее волосы собраны в конский хвост, который выглядит растрепавшимся, вероятно, из-за того, что она прыгала на кровати. Бетани смеется, швыряя подушкой в ноги Эшли.
Бетани замечает меня, и ее смех затихает. Она резко садится и нажимает что-то на своем телефоне, что останавливает музыку. Эшли замечает это и оборачивается, ее большие голубые глаза становятся еще больше. Когда девушка шепчет мое имя, я ловлю себя на том, что улыбаюсь ей.