Путь в Калифорнию на стареньком «Студебеккере» отца превратился в некий квест, по окончании которого мы должны были узнать, сколько миль мы сможем проехать до того, как остановимся в полном изнеможении. Мы ели и спали в машине, пользовались туалетами на заправочных станциях и добрались до Лос-Анджелеса всего за неделю. Нам пришлось прожить в машине еще несколько дней, в течение которых отец безуспешно пытался встретиться с дедом. Ранее Казимир говорил, что мы сможем остановиться у него, а теперь он вдруг начал ссылаться на занятость и деловые встречи и предложил нам самим найти временное жилье, пока он разберется со своими делами.
ВОТ ПОЧЕМУ СЕГОДНЯ У МЕНЯ НЕ ОСТАЛОСЬ НИЧЕГО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖАЛО МНЕ В ДЕТСТВЕ. ВСЕ БЫЛО РАЗБРОСАНО ВДОЛЬ ДОРОГ ИЛИ ОСТАВЛЕНО В МУСОРНЫХ БАКАХ ПО ВСЕЙ АМЕРИКЕ, СТАВ ЖЕРТВОЙ БАНАЛЬНОЙ НЕХВАТКИ МЕСТА В КОРОБКЕ.
Мы поселились в одной из лачуг на Саус-Кларенс-стрит, в паре кварталов от Скид-Роу. Все лачуги были собраны из блоков, сделанных из вагонки и шлака, и были покрыты вечным слоем белой пыли. Весь квартал этих жалких халуп находился в окружении заброшенных промышленных зданий, магазинов, набитых спиртным по самые крыши, пустырей, на которых жили бродяги в своих картонных коробках, и дешевых почасовых ночлежек, которыми пользовались в основном проститутки.
Кода отец и Казимир наконец встретились, вся обоюдная ложь выползла наружу, создав неловкую для всех ситуацию. Чарльз грозился вернуться в Нью-Джерси, но даже я знал, что он блефует, так как это бы означало, что он совершил ошибку.
В итоге мы прожили в нашей лачуге еще несколько месяцев, питались один раз в день тем, что удавалось получить в столовых Армии Спасения и на кухнях волонтеров Американского центра обслуживания.
ОТ ГОЛОДА В ЖИВОТЕ ПОСТОЯННО УРЧАЛО, А СПАЛ Я НА МАТРАСЕ, БРОШЕННОМ НА ЦЕМЕНТНЫЙ ПОЛ, И ДЕЛИЛ ЕГО С КЛОПАМИ И ТАРАКАНАМИ.
От голода в животе постоянно урчало, а спал я на матрасе, брошенном на цементный пол, и делил его с клопами и тараканами. Я был весь в клоповых укусах и каждое утро вычесывал вшей из волос только для того, чтобы освободить место для других. Мои попытки избавиться от них превратились в психоз, и я чувствовал, как по моей голове ползают вши даже тогда, когда уже полностью от них избавился.
Казимир говорил по-английски чуть лучше, чем София, но он редко произносил более чем несколько предложений, после чего замолкал с видом человека, чьи надежды не реализовались, а так и остались в далеком прошлом. Он постоянно находился в состоянии меланхолии и отстраненности, края его пиджака выглядели сильно потрепанными, и он все время прикладывался к бутылке водки, спрятанной в бумажном пакете. Его взгляд был постоянно обращен внутрь самого себя, Казимир превратился в слабый отголосок человека, задавленного жизненными обстоятельствами. Он редко разговаривал со мной, и я был очень удивлен, когда однажды днем он предложил мне вместе прогуляться. На автобусе мы добрались до ближайшего парка, где он разложил на земле бумажный пакет и потом вытащил кусок черствого хлеба из кармана и выложил дорожку из крошек, ведущую в пакет. Дед сказал мне, что мы сыграем в одну игру. Я должен был подождать, пока голубь заберется в пакет, а потом быстро схватить пакет до того, как голубь успеет из него выбраться.
Игра показалась мне странной, но это была Калифорния, и я подумал, что здесь так принято.
Мне удалось поймать голубя после нескольких неудачных попыток.
– И что теперь? – спросил я.
– А теперь мы заберем его с собой, – ответил дед. – Но мы не скажем об этом водителю автобуса, а то он мигом нас высадит.
Как только мы зашли в автобус, голубь начал дергаться в пакете, пытаясь выбраться наружу. Чтобы отвлечь пассажиров от того, что происходило на самом деле, Казимир начал ругать меня, как будто это была моя вина.
– Сиди спокойно, ты мешаешь приличным людям, оставь в покое этот пакет!
Наконец, мы добрались до здания старой четырехэтажной гостиницы дома без лифта и стали подниматься по лестнице мимо спящих на деревянных ступеньках бродяг. Воняло мочой, рвотой и дешевым пойлом.
На втором этаже было необычно темно. Окна с обеих сторон холла были завешаны простынями, а почти все лампочки вывернуты. Те же, что все еще оставались, тускло освещали женщин, стоявших поодиночке или маленькими группками. Мне показалось странным, что все они были в нижнем белье, и я подумал, что они, должно быть, только что проснулись.