Что же касается отца, то его гардероб всегда был полон дорогих костюмов, галстуков и рубашек. Поддержание вида преуспевающего человека и хорошего семьянина было тем единственным, что его когда-либо волновало. Именно поэтому нас всегда учили никогда и никому не рассказывать о том, что на самом деле происходило в нашем доме: ни учителям, ни родственникам, ни друг другу. Как потом говорила моя сестра Тереза: «Нас всех как будто закодировали от того, чтобы обсуждать все, что происходит в семье, даже между собой».
А если нас спрашивали, то мы должны были отвечать, что все замечательно. Перед фотокамерой мы все должны были широко улыбаться и выглядеть счастливыми. Все иное могло привести к очень тяжелым последствиям. Но, несмотря на все усилия отца, во всех трех поколениях семьи Стражински не было сделано ни одной фотографии, на которой была бы хоть малая искорка взаимной привязанности и любви. Никаких объятий, никаких поцелуев, никакой спонтанности: только замороженные улыбки и холодные глаза.
Мы стояли рядом друг с другом, но не вместе, выпрямив спины и смотря вперед, словно полицейские на утреннем построении. Для нас было немыслимым сказать друг другу «Я люблю тебя» или обняться. Это сочли бы, по меньшей мере, странным и противоестественным.
Чтобы убедить нас в том, что грубость и жестокость – самые нормальные явления в семье, отец старался изолировать нас от внешнего мира, чтобы нам не с чем было сравнивать нашу жизнь. Мы никогда не ездили на отдых во время каникул, мы не общались с соседями, и нам было запрещено участвовать в различных праздниках, ведь мы могли понять, что почти все люди вокруг нас живут совершенно по-другому. Как и большинству алкоголиков, отцу необходимо было полностью контролировать нас, а наши постоянные переезды к тому же способствовали развитию выученной беспомощности у нас всех. Если бы мы долго жили в одном и том же месте, то смогли бы установить более близкие отношения с друзьями и учителями, которые могли бы узнать от нас или догадаться самостоятельно, как мы живем на самом деле. Но нам это никогда не грозило, ведь каждые шесть месяцев мы переезжали на новое место. Мы находились в клетке, ключ от которой был у нашего отца, и нам не к кому было обратиться за помощью.
ЧТОБЫ УБЕДИТЬ НАС В ТОМ, ЧТО ГРУБОСТЬ И ЖЕСТОКОСТЬ – САМЫЕ НОРМАЛЬНЫЕ ЯВЛЕНИЯ В СЕМЬЕ, ОТЕЦ СТАРАЛСЯ ИЗОЛИРОВАТЬ НАС ОТ ВНЕШНЕГО МИРА, ЧТОБЫ НАМ НЕ С ЧЕМ БЫЛО СРАВНИВАТЬ НАШУ ЖИЗНЬ.
Если бы я был Суперменом, то мог бы просто улететь, – я довольно часто мечтал об этом. Это было то, что я больше всего любил в мультиках и телешоу: мне нравилось, как он летает. Но мне хотелось не просто взять и пролететь над местом, где я жил, ведь все на земле имеет свой срок и умирает, люди, животные, деревья, целые цивилизации. А вот звезды продолжат сверкать, а луна все так же будет сменять солнце на небосводе. Они были и будут всегда, там, высоко, как и сам Супермен.
Если я хочу сбежать, если я хочу Быть Кем-То, если я хочу жить вечно, то должен найти способ выбраться с этой планеты.
Мне бы пришлось научиться летать.
Зараза, которая так глубоко засела в ДНК моих близких родственников, вдруг проявлялась при самых неожиданных обстоятельствах.
В Нью-Джерси стояла удушающая влажная жара, которая заставляла думать о том, как бы снять с себя всю эту пропитанную влагой кожу и повесить ее посушиться на бельевой веревке. На выходные меня отправили к бабушке, но я не мог сидеть в доме, где совсем нечем было дышать, а устроился на заднем дворике, в тени, и с книжкой в руках. Солнце спускалось ниже, тени становились длиннее, и вот бабка выглянула из окна и сказала, что через несколько часов приедут родители и заберут меня домой, а пока у меня есть время, чтобы принять душ, потому что от меня «разило, как от бомжа».
Тут я должен сделать одно постыдное уточнение. Нас с сестрами растили как диких зверей, и никто нам не рассказывал о тонкостях личной гигиены. Конечно, нам говорили, что надо мыть руки перед едой, чистить зубы перед сном, но не более того. Одежду нашу стирали редко, а до моего первого визита к зубному врачу было еще ой как далеко. И я, и сестры редко мылись, отчасти потому, что мы и не знали о необходимости этого, но в основном потому, что в местах, где мы жили, обычно была только одна ванна или душ, и они находились в исключительном владении отца.