– Паф-ф, убит, – сказал он и снова выстрелил. – Паф-ф… убит.
Мы жили в многоквартирном доме в одном из самых опасных городов Америки, я был вовлечен в мир преступности, а человек, который вот-вот должен был стать мне дедом, раз за разом убивал бюст президента, погибшего от рук убийцы.
В моей жизни не было ничего, что имело бы хоть какой-то чертов смысл.
Глава 9
Быть невидимкой
Была в Супермене одна особенность, которую я воспринимал очень близко по отношению к себе. Он был аутсайдером, инопланетянином, который научился притворяться простым земным мальчиком. Супермен был этаким Пиноккио с Криптона. Для того чтобы выжить во время наших бесконечных переездов, я использовал похожую тактику. Я тщательно изучал географию новой местности, но еще более подробно я изучал ребят, живущих в округе, их поведение, сленг, взаимоотношения и все, о чем они между собой разговаривали. Чем лучше мне удавалось их копировать, тем незаметнее я становился, и когда они смотрели на меня, то видели во мне лишь свое отражение.
Со временем у меня даже появилось нечто похожее на каталог поведения, куда я копировал повадки других людей, которые могли помочь мне в той или иной ситуации. Каталог был отличным ресурсом для будущего писателя, но пока я вынужден был оставаться невидимкой и поэтому всегда чувствовал себя не настоящим человеком, а набором Lego для создания разных человеческих фигурок.
К чему я приспособиться никак не мог, так это к школьным программам, которые очень сильно отличались от школы к школе. К тому моменту, когда я наконец догонял своих одноклассников, мы переезжали на новое место, и мне приходилось начинать все сначала. Процесс еще более усложнялся тем, что я не видел классной доски и всего, что на ней писали. Я помню только, что доска виделась мне вдалеке и в каком-то тумане, я всегда сидел далеко от нее, в конце классной комнаты. Я страдал сильной близорукостью, но не имел об этом ни малейшего представления, потому что мне просто не с чем было сравнивать то, как я вижу. Я был уверен, что все вокруг видят точно так же, как и я, а лучшие ученики сидят на первых рядах просто потому, что они лучшие.
После окончания урока я быстро бежал к доске в надежде списать в тетрадку все о секретах мироздания, но все секреты быстро стирали тряпкой, чтобы подготовить доску к следующему уроку.
Я старался вдвое больше обычного, чтобы догнать программу, и был уверен, что мои оценки вскоре повысятся, когда один из учителей прислал родителям письмо, в котором предупреждал, что, если я не исправлю свои оценки в ближайшем будущем, то у меня есть все шансы остаться на второй год. Прочитав письмо, отец впал в неудержимую ярость.
И тут дошло дело до ремня.
Я не упоминал раньше ремень, потому что мне не хотелось говорить про это. И вот, я пишу об этом сейчас, потому что на сей раз все произошло немного по-другому.
Большинство родителей шестидесятых годов считали физическое наказание крайней мерой, но только не мой отец, который пользовался ремнем при первой же возможности просто потому, что ему это нравилось. Любое нарушение, независимо от его значимости – пришел поздно домой, не доел обед, пожаловался на голод, посмотрел не так, – было причиной достать ремень из штанов. Наказание нельзя было назвать ни коротким, ни умеренным. С тех пор как мне исполнилось три года, отец порол меня в полную силу тяжелым кожаным ремнем по спине, ягодицам и ногам, оставляя шрамы, рубцы и даже раны, когда от ударов лопалась кожа.
БОЛЬШИНСТВО РОДИТЕЛЕЙ ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДОВ СЧИТАЛИ ФИЗИЧЕСКОЕ НАКАЗАНИЕ КРАЙНЕЙ МЕРОЙ, НО ТОЛЬКО НЕ МОЙ ОТЕЦ, КОТОРЫЙ ПОЛЬЗОВАЛСЯ РЕМНЕМ ПРИ ПЕРВОЙ ЖЕ ВОЗМОЖНОСТИ ПРОСТО ПОТОМУ, ЧТО ЕМУ ЭТО НРАВИЛОСЬ.
Сестер пороли реже и не так сильно, потому что в доме у отца уже была женщина, которую можно было избить в любое время в лице моей матери. Я же обеспечивал своего рода разнообразие в его ежедневном меню издевательств.
Иногда, когда я просто сидел на полу и смотрел телевизор, отец вытаскивал ремень и громко хлопал им, размахивая из стороны в сторону. Он хотел показать мне, что ремень всегда при нем и он может воспользоваться им в любой момент. Я читал, делал уроки, а за спиной звучало:
Щелк.
Щелк!
ЩЕЛК!
Прочитав письмо, отец вытащил ремень, сложил его петлей и со всей силы обрушил его на меня. Первый удар пришелся по ребрам, я отпрянул и получил второй удар по заднице. Глаза наполнились слезами, но я не заплакал, потому что отец любил слушать, как я плачу, но я решил, что лучше умру, чем доставлю ему такое удовольствие.