Неужели я еще не рассказывал об этой коллекции нацистской символики? Ой-ой.
Важно помнить, что отец никогда не интересовался историей, он не собирал предметы периода Второй мировой войны и тем более не был солдатом, который принес немецкие трофеи с фронта. Это были его личные реликвии, сохранившиеся со времен дружбы с немецкими солдатами. Солдатами, которые объяснили ему прелесть нацизма и брали с собой на рейды, где избивали евреев.
Коллекция включала нарукавную повязку со свастикой, нацистские купоны на сигареты, фотографии солдат – отцовских друзей и немецкую военную фуражку, горделиво красующуюся на вешалке. Это были не просто нацистские сувениры, это были его личные вещи, которые он берег и часто рассматривал, словно выпускник, листающий страницы школьного альбома с чувством ностальгии и всей почтительностью.
А в его шкафу в спальне, в целлофановом мешке из прачечной, висел немецкий военный китель, который презентовали ему его нацистские дружки. Он продолжал тайно хранить его, несмотря на то что София несколько раз говорила ему уничтожить все, что могло стать обличающим свидетельством событий того времени. Годами позже Фрэнк, брат Теда, скажет: «Тереза сказала мне, что как только Чарльз увидел, как партизаны расправились с семьей, которую подозревали в сотрудничестве с немцами, он закопал его».
Отец доставал китель из мешка, прикреплял повязку со свастикой на рукав, вешал его на дверцу шкафа и долго любовался им, прежде чем снова убрать в шкаф.
Был бы я умнее, то наверняка догадался бы о том, что есть еще что-то, связывающее отца с нацистами, но я воспринимал все эти вещи, как что-то, напоминавшее отцу о войне, что-то, мимо чего я проходил каждый день, когда был дома. Но когда моя подруга увидела эту коллекцию, она смертельно побледнела и быстро выбежала из комнаты. После того как она рассказала родителям о нацистском алтаре моего папаши, ей запретили со мной общаться.
– Они просили передать тебе, что это не из-за тебя, – сказала мне девочка. – Они говорят, что ты хороший.
Это все из-за твоего отца. Они считают, что с ним что-то не так.
Они знали. Девочке хватило десяти секунд, чтобы заглянуть в черную душу моего отца и понять, что с ним действительно что-то было не так. Но только через долгие годы мне станет понятно, насколько сильно все было не так.
Жизнь в раю дала первую трещину, когда партнер отца по бизнесу понял, что Чарльз не только не имел даже малейшего понятия, как организовать бизнес, но и приходил на работу пьяным или с похмелья, а в цехе повсюду прятал бутылки водки, чтобы прикладываться к ним в рабочее время. Напряжение росло, и по вечерам отец стал наведываться в бары окрестных городков, и одному только черту было известно, что он там забыл. Его положение на работе еще сильнее пошатнулось, но он продолжал убеждать всех нас, что дела идут хорошо, и даже очень хорошо, черт бы его подрал.
Самым ужасным и невыносимым в этой его патологии были танцы.
У отца появилась[16] 8-миллиметровая камера, на которую он принялся снимать семейные обеды и встречи.
Нас уже натренировали изображать на фотографиях счастье, но тут дошло дело и до кино, а это была уже совсем другая история. Как и все остальное в жизни отца, камера использовалась в качестве орудия пропаганды, для доказательства того, каким прекрасным папой он был. И он решил, что лучшее тому доказательство – его танцующие дети. Нас заставляли танцевать везде, место не имело значения, как не имело значение и то, были танцы уместны или нет. Отцу было плевать, что люди смотрели на нас и качали головами в знак порицания, и что танцы эти не сопровождались музыкой. Нам был отдан приказ: танцевать, и все тут.
К тому времени я уже начал проявлять свой упертый характер и отказался участвовать в этих представлениях, но мои сестры были младше и более уязвимы, у них не было выбора, и они пока не понимали, для чего была затеяна эта клоунада. И они танцевали. Молча, без музыки. Они делали это в доме, на лужайке перед домом, пред домом бабки Софии и в местном парке. Те же самые движения, те же самые танцы в полной тишине.
Долгие годы потом Чарльз будет показывать эти фильмы во время семейных встреч в качестве его личного, отцовского вклада в единение семьи. Его личные 8-миллиметровые потемкинские деревни. Его алиби.
16
Одно уточнение: камеру отец конфисковал у меня. Я купил ее на деньги, которые скопил, пока продавал поздравительные открытки, обходя дома в округе. Мне верилось, что придет день, и я стану снимать кино…