Это, как ни странно, успокоило товарища Хафизу. Она вызывающе глянула на учителя Бэлшуну и, прошипев что-то, первая улеглась на матрас. Вытянулась, уставилась в потолок. Мурзик заботливо закутал ее одеялом.
Я хотел попрощаться с Цирой, но она даже не смотрела в мою сторону. Легла на самый крайний матрас. Отвернулась к стене.
- Лягте на спину, - велел ей учитель Бэлшуну. Как незнакомой.
Цира послушалась, но закрыла глаза.
- Арргх, - ласково сказал Ицхак и поцеловал Луринду. Они улеглись рядом. Я видел, что они держались за руки.
- Руки отпустить, - велел учитель Бэлшуну. Он тоже, конечно же, это видел.
- Ну что, Булька, пошли? - сказал я Буллиту.
Он хмыкнул. Улегся. Поинтересовался:
- А что будет-то?
- Что надо, то и будет, - сказал я, натягивая одеяло до подбородка. Ты, Буллит, укройся. От этой штуки холодно будет.
- Не надейтесь обмануть народ! - неожиданно громко произнесла товарищ Хафиза, после чего опять затихла.
Учитель Бэлшуну прошелся перед нами. Мы лежали рядком на полу, закутанные в одеяла, и бессмысленно пялились в потолок. Только Цира не открывала глаз.
- Готовы? - еще раз спросил Бэлшуну. Он потер руки и начал: - Я хочу, чтобы все вы расслабились. Чтобы вы осознали, в каком спокойном, прекрасном месте вы находитесь...
Это было похоже на оргазм. На неистовое купание в океане света. Синева небес проламывалась в бесконечность. Ледниковая белизна облаков проносилась над головой. Мир был пронизан сиянием. Каждый лист, каждая травина трепетали. Море зелени разливалось вокруг. И каждая капля в этом море сама по себе была неповторимой жизнью.
Я шел по лесу. Я был огромен. Нет, я был просто человеком высокого роста и большой физической силы, но все мои чувства были обострены до предела. Я был чрезмерен, как и тот мир, в котором я оказался.
Я был - Энкиду. Я был истинный Энкиду, полный...
Боги Эсагилы! Если мое повседневное существование подобно оргазму, то каков же будет мой оргазм? Не разорвутся ли горы, не треснет ли земля, когда я войду своей плотью в женскую плоть и орошу ее семенами жизни?
Я засмеялся, подумав об этом. Я остановился, положил руки на бедра и расхохотался. Где-то наверху, над головой, заверещали обезьяны. Взлетели несколько птиц, розовых и золотых.
Да, я был полон.
И пришло знание. Завтра - да, завтра я войду в Город. Это будет гнилой, печальный Город. Поникли его золотые башни, и увяли некогда зеленые сады, иссякли его фонтаны, пали изразцы, сделанные по образу исступленного неба, что горит у меня над головой.
Я подниму Город, я сделаю его великим. Возлюбленной Царств. И еще я подумал о маленькой статуе пророка Даниила. О грустном чугунном пророке. Когда-то, когда я был умален и унижен, я встречался с этой фигурой. Я сохраню ее, а остальные - да, остальные я брошу в Евфрат. И поглотит их Великая Река.
И будет радостен и полон Вавилон, Столица Мира.
Я отвел ветви в сторону и шагнул на поляну.
И увидел второго человека.
Он спал.
Он не был полон, как я. Он был - не до конца, что ли, здесь... Я не мог найти слов, когда глядел на него, чтобы объяснить свои ощущения. Он, несомненно, был велик, как и я. Он был равен мне и превосходил меня, но он был здесь НЕ ВЕСЬ.
Потом он открыл глаза и улыбнулся мне.
- Энкиду, - сказал он.
Это было мое имя. Он знал его, и пленил меня. И я полюбил его. И бросился я в битву и стал сражаться с ним. И было нам обоим радостно.
- Гильгамеш, - сказал я ему. - Я помню тебя. Ты Гильгамеш.
- Ты говоришь это, - сказал он и засмеялся.
Мы долго бились, и взаправду, и шутейно, и просто катались по траве, и молотили друг друга кулаками, и гонялись друг за другом по первозданному лесу, а потом взялись за руки и поклялись быть друг другу братьями.
Но Город так и не встал перед нами.
И я рассыпался. Я пал со страшной высоты и грянулся о землю. Взлетели брызги бытия, взорвались искры, все мое существо разлетелось на куски и осело на землю бесформенными хлопьями. Я умирал и воскресал, умирал и воскресал бессчетно во время этого бесконечного падения. Я кричал и не слышал своего голоса. Я разлетался на части. Я всплескивал, как вода, и разбрызгивался по Вселенной. Я разбегался, как ртуть. Я делился, как амеба. Части меня то сползались, то расползались, то сливались, то вновь разделялись.
Я был мертв и жив, я жил ужасной жизнью по другую сторону бытия. И конца этому не было.
- Мама! - закричал я пронзительно и жалобно, остатками голоса.
И зазвенело что-то, будто разбились тысячи зеркал, и, изрезанный, искалеченный, я коснулся, наконец, земли и остался недвижим и мертв.
Когда я очнулся, было темно. Я медленно пошевелил пальцами. Двигались. Попытался понять, нет ли крови. Крови, вроде бы, не было. Я был тяжел, как чугунная плита.
Согнул ногу. Согнулась.
Набрался наглости и приподнял голову. Тут же уронил ее обратно.
- Ой, - прошептал я. Голоса у меня не было - сорвал.
Мне было холодно. Я был жив.
Я снова закрыл глаза.
И стал ждать.
Неожиданно рядом послышался стон. Очень тихий.
- Цира? - спросил я одними губами.
Но это стонала товарищ Хафиза. Ей было очень худо. Еще бы, ведь из всех в ней меньше всего было от Энкиду. Да и к такому путешествию она была не готова.
Шепот:
- Товарищ Хафиза! Вы живы?
- Хашта, - позвал я.
Мой бывший раб пошевелился и сел.
- Ох, - донесся сиплый голос Буллита. - Чем это мы так ушмыгались? И где этот главный шмыгала? Я ему зенки выдавлю...
- Ты сначала встань, - прошептал я.
- Иська! - с неожиданной силой закричал Буллит. - Иська! Я тебя, подлеца...
Ицхак и Луринду молчали. Померли, что ли?
- Изя, - просипел я.
- Хрр... - отозвался мой шеф.
Луринду спокойно проговорила, как будто ничего не случилось:
- Где мои очки?
- Цирка! - обеспокоенно звал Мурзик. - Цира!
- Да здесь я, - прозвучал раздраженный голос Циры. - А коновал этот где? Бэлшуну? Зажгите кто-нибудь свет!
Мурзик встал и, покачиваясь, побрел к выключателю.
Вспыхнул свет. Жалкая пародия на тот, в который окунулся Энкиду несколько страж назад.
Мы бессильно копошились на полу. Учитель Бэлшуну сидел на диване, запрокинув голову на спинку. Он был без сознания. Из ушей и носа у него сочилась кровь.