Насколько я знала, ни один из рабов Гримке еще не попадал в работный дом, в то утро в столовой каждый из нас опасался, что роковой день настал.
– Один из вас виновен в воровстве. Если вернете отрез ткани, а именно этого хочет Бог, я буду милосердна.
Угу.
Хозяйка считала нас совсем пустоголовыми.
Зачем рабу шелк изумрудного цвета?
На следующую ночь после пропажи ткани я выскользнула из дома. Главная задача – незаметно пройти мимо Синди, спящей перед дверью госпожи. Она не дружила с матушкой, потому приходилось быть осторожной, но, к счастью, Синди громко храпела. Я залезла в матушкину кровать, в пустую – мама стояла в углу со скрещенными на груди руками.
– Что же ты вытворяешь?
Никогда прежде я не слышала такого тона в ее голосе.
– Вставай, мы сейчас же вернемся в дом. Ты сбежала в последний раз, в последний. Это не игра, Подарочек. Накликаешь на нас беду.
Она не стала ждать, пока я поднимусь, а схватила меня, как тюфяк, и поставила на ноги. Потом, взяв под руку, спустила по ступеням каретного сарая, протащила через двор. Мои ступни едва касались земли. Она заволокла меня в теплую кухню через дверь, которая никогда не запиралась. Прижав палец к губам, подтолкнула к лестнице и кивком указала наверх: «Теперь иди».
Ступени сильно скрипели. Не успела я сделать и десяти шагов, как внизу открылась дверь, а матушка приглушенно вздохнула.
Из темноты раздался голос господина:
– Кто это? Кто там?
По стенам заметался свет фонаря. Матушка не шевелилась.
– Шарлотта? – Он казался абсолютно спокойным. – Что ты здесь делаешь?
За его спиной матушка подала мне знак, чтобы я прижалась к ступеням.
– Ничего, господин Гримке. Ничего, сэр.
– Должна быть причина твоего присутствия в доме в этот час. Если не хочешь неприятностей, объяснись сейчас же.
Он говорил довольно мягко.
Матушка стояла, словно язык проглотив. Господин Гримке всегда так на нее действовал. Будь на его месте госпожа, матушка уже бы выпалила три-четыре фразы. Ну скажи, что Подарочек заболела и ты собиралась навестить ее. Скажи, что тебя прислала Тетка за лекарством для Снежка. Скажи, что не можешь уснуть, беспокоишься о пасхальных нарядах – как они будут сидеть утром. Скажи, что ходишь во сне. Скажи хоть что-нибудь.
Матушка раздумывала слишком долго, и вот из комнаты вышла госпожа, я заметила, что у нее сбился ночной чепец.
Есть такие узелки в судьбе, которые никак не развязать, и вот один из самых сложных – ночь, когда провинилась я, а поймали матушку.
Я могла бы обнаружить себя, признаться, сказать, что виновата, но продолжала, затаившись, сидеть на ступенях.
Госпожа спросила:
– Так это ты воришка, Шарлотта? Пришла за чем-то еще? Значит, бродишь здесь по ночам?
Госпожа разбудила Синди, велела привести Тетку и зажечь два фонаря, чтобы обыскать матушкину комнату.
– Да, мэм. Да, мэм, – залепетала довольная Синди.
Господин Гримке зарычал, будто наступил на собачью кучу. Ох уж эти хлопоты с женщинами и рабами! Забрав свой фонарь, он отправился спать.
Я на расстоянии шла за матушкой и остальными, повторяя слова, которые не положено знать десятилетке. Ругаться я научилась в конюшне, слушая, как Сейб поет лошадям. «Тьфу, черт бы вас побрал, проклятые белые!» Я уговаривала себя признаться госпоже в том, что произошло. «Я ушла со своего места у двери мисс Сары и пробралась в старую комнату. А матушка привела меня обратно в дом».
Робко заглянув в нашу каморку, я увидела, что с кровати сорваны все одеяла, умывальный таз перевернут, а мешок из рогожи вывернут наизнанку и повсюду валяются клочки шерсти и тканей. Тетка поворачивала шкив, чтобы опустить раму с лоскутным одеялом, его верхние края не были обработаны, отовсюду торчали концы ярких нитей.
Меня в дверном проеме не замечал никто, кроме матушки, взор которой всегда обращен в мою сторону. Веки ее опустились, и она долго не открывала глаз.
Колесики шкива запели, и рама медленно опустилась под скрипучую музыку. К верху незаконченного лоскутного одеяла была приторочена ярко-зеленая ткань.
Первая моя мысль: как красиво. На каждой складочке играл свет от фонаря. Я, Тетка и госпожа уставились на ткань с таким видом, будто она нам приснилась.
Потом госпожа долго распространялась о том, насколько трудно ей будет карать рабыню, которой доверяла, но выбора нет.
– Твое наказание откладывается до понедельника, – сообщила она матушке, – завтра Пасха, и я не хочу портить праздник. Ты не будешь наказана вне дома, и скажи за это спасибо, но не сомневайся, что получишь по заслугам.