– Это Сара, – вскочила на ноги Мэри. – Я с ними не пела.
– …Извините, что мы так шумели, – сказала я.
Он нахмурился:
– Мы не поем в воскресной школе для цветных и, само собой, не поем алфавит. Ты знаешь, что учить раба читать – это нарушение закона?
Я смутно помнила об этом законе, он хранился где-то в глубине памяти и казался постыдным. Вряд ли священник стал бы утверждать, что это тоже Божья воля.
Он ждал ответа, а когда оного не последовало, спросил:
– Не думаешь ли ты, что Церковь может противоречить закону?
Вспыхнули воспоминания о дне, когда мать стукнула Хетти тростью, и я, подняв голову, молча взглянула на священника.
События завертелись стремительно и неотвратимо.
В понедельник, после молитвы, Тетка отвела матушку в сторону. Она сообщила, что у госпожи есть подруга, которой не нравится наказание кнутом, и та предложила кару под названием «на одной ноге». Сказала, что на лодыжку раба набрасывают петлю из кожаного ремня, потом заставляют отвести назад согнутую ногу и завязывают второй конец на шее. Если раб опускает ногу, петля затягивается…
Мы понимали, о чем она говорит. Матушка уселась на ступени кухонного корпуса и положила голову на колени. Привязывать ее пришел Томфри. На его лице было написано, что ему хочется оказаться где угодно, только не здесь, но он не произнес ни слова.
– Одного часа, Томфри, будет достаточно, – распорядилась госпожа.
Потом она пошла в дом и села у окна.
Томфри вывел матушку на середину двора близ сада, где из земли пробивались крошечные ростки. Все рабы, кроме Снежка, уехавшего на экипаже, сгрудились под нашим раскидистым деревом. Розетта завыла, Эли, пытаясь успокоить, похлопывала ее по руке. Люси и Фиби спорили из-за куска ветчины, оставшегося от завтрака, к ним подошла Тетка и влепила каждой по оплеухе.
Томфри повернул матушку лицом к дереву и спиной к дому. Она не сопротивлялась, стояла поникшая и безвольная. Повсюду чувствовался гнилостный запах водорослей, доносящийся из гавани.
– Держись за меня, – сказал Томфри матушке.
Она положила руку ему на плечо, пока он привязывал к лодыжке нечто вроде старого кожаного ремня. Потом он заставил ее поднять ногу с ремнем, другой конец которого обмотал вокруг шеи и застегнул пряжку.
Я прижималась к Бине, у меня дрожали губы и подбородок. Заметив это, матушка сказала:
– Не смотри. Закрой глаза.
Но я не послушалась.
Связав ее, Томфри отошел, чтобы наказанная не могла за него держаться. Она тяжело грохнулась на землю и рассекла кожу над бровью. При падении ремень натянулся, и матушка начала задыхаться, откинув голову назад, она хватала ртом воздух. Я бросилась на помощь, но тут же послышался стук хозяйкиной трости по окну, и Томфри, оттащив меня в сторону, помог матушке встать.
Тогда я закрыла глаза, но увиденное во мраке было страшнее действительности. Разлепив веки, я смотрела, как мама пытается удержать ногу согнутой и размахивает руками, чтобы сохранить равновесие. Матушка устремила взгляд на вершину дуба. Нога, на которой она стояла, дрожала. По щеке, как поток дождя по скату крыши, текла струйка крови.
«Не дай ей снова упасть», – повторяла я, словно молитву. Госпожа говорила, что Бог слышит каждого, даже раба. У меня сложилось свое представление о Боге – это белый человек, расхаживающий с тростью, как госпожа, или избегающий рабов, как господин Гримке, который держался так, будто в его мире невольников не существует. Такой Бог и пальцем не пошевелит, чтобы помочь.
Матушка не упала, и я подумала, что Бог меня все же услышал. А может, существует еще и черный Бог. Или матушка заставила себя стоять, собрав в кулак всю свою волю и все силы, откликнулась на мою молитву. Она не жаловалась, не издавала ни звука, только иногда шевелила губами. Позже я спросила, нашептывала ли она что-то Богу.
– Твоей бабушке, – был ответ.
Когда прошел час и Томфри снял у нее с шеи ремешок, матушка повалилась на землю и свернулась калачиком. Томфри с Теткой подняли ее за руки и поволокли по лестнице каретного сарая в каморку. Я бежала сзади, следя, чтобы ноги матушки не бились о ступени. Потом ее, как мешок с мукой, свалили на кровать.
Как только мы остались одни, я легла рядом и уставилась на раму с одеялом. Время от времени я спрашивала:
– Хочешь воды? Ноги болят?
Она кивала, не открывая глаз.
Ближе к вечеру Тетка принесла рисовых лепешек и куриного бульона, но матушка не притронулась к еде. Мы всегда оставляли дверь каморки открытой, чтобы было светло, и весь день к нам прилетали шум и запахи со двора. Таких долгих суток у меня еще не было.