Потолок то опускался, то снова взмывал, каждая трещинка между плитами литого камня временами надвигалась на Роста, а временами становилась едва различимой. И все равно он почему-то так выучил их рисунок, что мог бы нарисовать по памяти.
К утру второго, кажется, дня к нему пришла Лада. Она деловито отпихнула обоих вырчохов, которые сидели на длинной лавочке, наверное, специально принесенной снизу, и объявила:
— Викрамы выложили за ночь на плоту семьсот градин. Если считать, что каждая весит граммов пятнадцать, получается… килограммов десять металла с небольшим хвостиком.
Рост подумал. Или ему казалось, что он думает.
— Добавьте еще столько же и оставьте все градины на плоту. Только выкладывайте не на вес, а по штукам.
Эта речь заставила его закашляться, словно у него в легких образовалась небольшая котельная, которая изрыгала пламя, жар и дым. Лада еще что-то докладывала, но этого Ростик уже не понял.
Он поднялся через три дня. Слабый, как новорожденный щенок, Ростик приоделся в какой-то халат, который оказался неведомым образом у него в комнате, и с помощью Барона и Батат спустился в главный зал. Тут его впервые за эти дни нормально принялись кормить. Вот только аппетита не было, он и съел-то всего ничего. Зато его тарелку, убедившись, что он на пищеварительные подвиги не способен, подвинула к себе Батат. Барон, поглядев на нее с удовольствием, неожиданно сообщил:
— Теперь, люд-Ростик, тебе придется привыкать к тому, что за тобой буду следовать только я. Она ждет ребенка.
— И… куда же ее поместить? — Рост все-таки туго соображал после болезни.
— Куда? — не поняла Батат. — В Храм, где ты нас приветил с первых дней.
— Ага, — только и сказал Ростик, наверное, соглашаясь, что это наилучшее решение. Тогда ему пришла еще одна мысль:
— А знаешь, друг Барон, у нас, людей, считается, что ребенка женщина должна вынашивать в присутствии мужа.
— У нас принято наоборот, мужа отсылают подальше, — отозвался Барон.
— Все равно, друг, тебе придется, наверное, к ней присоединиться.
— Не понимаю, — даже перестала жевать Батат.
— Я скоро залезу в касатку и уйду воевать на юг с океанскими викрамами. — Он помолчал, чтобы они правильно поняли, что он им сообщает. Через некоторое время Барон кивнул. — И это займет не один месяц. Поэтому тебе лучше оберегать Храм и, следовательно, находиться при жене.
— Я не возражаю, — вдруг отозвалась Батат.
— Я никак не смогу тебе сопутствовать? — для верности спросил Барон.
— Уверен, что нет.
— Жаль. И что по этому поводу скажет друг-Докай? Знаешь, — он повернулся к жене, — может, я тогда в городе Шир Гошодов поживу? — Не дождавшись ответа, снова посмотрел на Ростика. — Храм в защите не нуждается. Ты хорошо устроил, что там находятся аглоры. Они лучшие воины, каких я знаю. Поэтому там ничего печального случиться не может.
Вечером в комнату, где Рост продолжал отлеживаться, уже не теряясь во сне, как во враждебных зарослях, а просто почитывая лоцию залива, которую кто-то из лодочников составил между делом, пришел Казаринов. За ним следовала Люся Казаринова. Она здорово изменилась, заматерела, как-то погрузнела и стала жесткой. Но в присутствии отца держалась вежливо.
— Значит, так, — начал Казаринов. — Они выложили рядом с нашей кучкой еще одну кучку градин, как в первый раз. Это что значит — что они настаивают на своей цене за каждую пушку?
— А прежние градины оставили? — спросил Ростик.
— Оставили, — сказала Люся.
— Значит, они согласны с нашей ценой, — с облегчением признал Рост. — Наши добавленные градины они считают нашей. А те семьсот, которые выложили сначала, следует сложить со второй. На этой цене и остановимся.
— Все равно, можно потребовать больше, — все-таки Люся не могла не хмуриться. — У них вон какие плантации, до горизонта.
— У нас тут нет горизонта, — быстро, словно стесняясь, поправил ее Казаринов. И почему-то в его словах помимо воли прозвучала неприкрытая тоска.
— Больше мы торговаться не станем, — решил настаивать Ростик. — Они и без того довольно рассудительно решили, что те сто двадцать выстрелов, которыми заряжено каждое из ружей, стоят… Именно столько, сколько мы запросили.
У него и фразы не слишком-то получались, и язык заплетался.