– Та-ак, – протянул Ким. – А ты не перегоришь, как лампочка? Ну, когда они у нас еще были?
И чего греха таить, шутка получилась невеселой.
27
Антиграв плюхнулся на площадку алюминиевого завода довольно сурово, можно было подумать, что Ким и Изыльметьев разучились работать в паре. Пестель зашипел, Ростик для порядка решил ругнуться:
– Ты бы, Ким, вокруг завода походил, что ли? Ведь неизвестно, что тут и как?
– Тебе хорошо говорить, – неожиданно разозлился главный пилот, – а нам тащить эту обросшую наледью тачку… И видно же по следам на снегу, что тут давно уже – ничего.
– Сам же говоришь, снегом обросшая «тачка», – отозвался Ростик. – Вот и нет следов – заметает.
Бросать насиженные, тепленькие места и расставаться с настроением, которое возникло во время перелета, не хотелось. Все-таки в машине было уютно, как иногда случается в начале русской зимы, если вокруг друзья и не дует, например, из пушечной щели стрелковой башни, особенно если развернуть ее против хода.
Вышли, поскрипывая таким замечательным звуком под сапогами, что у Роста отчетливо возникло ощущение, что все будет хорошо. Все должно было обернуться наилучшим образом, даже удачнее и легче, чем он предполагал, когда еще побаивался, что у него что-то не получится и он лишь выведет из боев и машину, и людей, и сам вроде бы удерет.
– Интересно этот летатель подошел к нам, – вдруг заговорил Изыльметьев. Голос его гулко отозвался в заводском дворе, после приглушенности снегопада, из которого они только что вышли, это показалось необычным. – Я ничего не почувствовал, просто как призрак какой-то налетел и растаял.
– Все равно, – набычился Ким, – узнаю, кто нас так вот… призрачно попугать решил…
– Ладно тебе, – высказался Пестель, – давайте делом займемся. Неизвестно же, сколько нам времени пауки предоставят.
– А он у-ж р'бота-иет, – неожиданно подала голос Василиса. От холода акцент у нее стал заметнее.
А она, решил Ростик, пожалуй, умнее и тоньше, чем о ней можно подумать, она отчетливо поняла, что без ее умелых рук, без ее желания помочь в обращении с ним, Ростиком Гриневым, и с другим летуном, который, если все получится, вылезет из летателя слабым и почти не способным существовать самостоятельно, не обойтись. А раз так, тогда все правильно, все хорошо.
Он все-таки перехватил свое ружье покрепче. Слова о том, что тут могут оказаться пауки или другие сюрпризы, были сказаны им не просто так.
Сатклихо кутался в какое-то подобие настоящего тулупа, вот только на ногах у него вместо положенных в таких случаях валенок почему-то были меховые бахилы, напоминающие унты. Тоже правильно старец утеплился, решил Ростик, еще неизвестно, сколько тут торчать и сколько придется работать. А эти дурацкие ментальные штурмы всегда отбирают массу энергии, и это сказывается на способности согреваться.
И лишь тогда он сообразил, что действительно уже работает, настраивается на то, что ему предстояло.
– Тихо как, – сказал Сатклихо. – Если бы не было так опасно, я бы сказал, что хорошо.
Снега на бывший завод нападало столько, что приходилось пробивать себе дорожку с усилием. Впрочем, Рост быстро пристроился к Изыльметьеву, который оказался впереди, и пошел след в след. Василиса следовала за ним, как привязанная. Она раскраснелась, вернее, стала темно-пурпурной и выбрасывала в воздух клубы разгоряченного дыхания.
Ким тем временем достал откуда-то пару факелов. Чиркнул кремнем, поджигая их. И когда он успевает, удивился Ростик, – обо всем подумать. И посмотрел на небо. Зимнее, суровое и низкое, оно наваливалось на людей и все эти строения. И ведь времени было едва за условный полдень, а казалось, что вот-вот наступит вечер. Вернее, такой вечер мог бы наступить на Земле, решил Рост, а тут только мы с Кимом и Пестелем помним, какие они – сумерки.
И почти сразу же понял, что его ждут. Там, впереди, нечто почти повелительно призывало его, заставляло не болтаться тут, а спешить. Почему-то нужно было спешить.
Так и не дождавшись Кима, который возился с факелами, он протопал к входу в подвал, спустился по ступеням в помещение, где когда-то вылуплялись гиганты, засыпанные каменной крошкой и изморозью остатки автоклавов так и остались в углу. Пустые, конечно, и от этого становилось еще неприятнее думать о той работе, которая ему предстояла.
– Ты поперед батьки не лезь, – сказал Ким, отталкивая его, он осветил подвал факелами, которые трещали при каждом движении. – Неизвестно же, что тут?
– Слышите? – спросил его и остальных Ростик.
Все прислушались, но никто, кажется, не сообразил, что имел в виду Ростик. Звук этот – давящий, как когда-то, когда он впервые разобрал его звон в гигантской касатке, – никто не улавливал, кроме него. Но он был, а значит, в самом деле – пора.
Он спустился в подвальчик с экраном следом за Кимом, который слишком уж беспокоился о безопасности – ведь понятно было, что ничего тут, кроме запустения и Зевса, больше нет. Почти нервно, торопливо, едва ли не с нетерпеливой дрожью рук, натянул холодный, как лед, шлем на голову. И сел в заботливо выставленную тут для таких же вот ментатов табуретку.
Нет, оказывается, это была не табуретка, он просто не разобрался в неверных, пляшущих отблесках огня, это было почти настоящее кресло, даже обитое мягкой тканью.
Зевс действительно ждал. Он еще не вламывался в сознание Роста, но как-то очень действенно готовил его. Сначала Ростик понял, что Сатклихо гонит к нему мощный, почти на пределе его человеческой выносливости поток энергии. Об него можно было обжечься, из-за него хотелось сбросить бушлат и расстегнуть гимнастерку. Впрочем, Ростик не стал этого делать.
А потом он понял, что видит перед собой что-то сложное, запутанное, словно бы какие-то провода, какие-то блоки, проникнуть в которые был не в силах, но они светились, работали, жили своей, электрической жизнью. По-видимому, это были внутренности Зевса. А потом в сознание Роста проникла способность Зевса размышлять. Конечно, она была чужда ему, даже вызывала что-то болезненное, неприятное, подобно тому, как чегетазуры, желая наказать за что-нибудь, перестраивали способность человека думать, понимать и ориентироваться в этом мире.
Если бы не волна ментальной силы, исходящая от Сатклихо, Рост бы не выдержал, сдался, просто сдернул с головы шлем, а Председателю сказал, что это невозможно… Скорее всего это и было невозможно. Но он почему-то терпел. И думал, если только можно было думать в таком состоянии – отстраненно, словно бы не он тут сидел, а некий муляж в полный его, Ростика, масштаб. И впитывал каждой клеточкой своих испорченных мозгов что-то очень важное, чего и понять-то было невозможно, но что необходимо было понять.
Скоро я вывалюсь отсюда, решил Рост, не сумею, не пойму… И вдруг впереди загорелся свет, не очень яркий, подобный сумеркам, которые царили на поверхности в этот снежный день. И тотчас его внимание переключилось на экран, он даже от своей внутренней непонятной боли отвлекся. Он смотрел, пятно серого света приближалось или расширялось, охватывая все большую площадь перед глазами. И наконец он увидел довольно четко…
Это был плавающий город пурпурных, составленный из множества кораблей, связанных общей платформой, затянутой поверху черной, вырабатывающей электричество тканью. Местами на ней выступали языки снега, но их кто-то, передвигающийся по специальным конструкциям, сметал мягкими метелочками. А он и не замечал прежде, что эта конструкция имела мостки, по которым можно ходить… Кажется, это были ярки, полуразумные ящерицы почти с г'мета размерами. Впрочем, нет, когда некоторые из них поднимались на задние лапы, они бывали даже повыше человека, но сейчас это было неважно.
Потому что Ростику очень сильно, словно гвоздь в тугую деревяшку, вколачивали положение этого корабля на невообразимо большой карте… Кажется, этот корабль находился у самых юго-восточных пределов их Россы. Неужели они так близко, подумал Ростик, отчего-то не ощущая при этом отчаяния. А ведь было от чего отчаяться – отсюда даже этой тихоходной махине до их залива было не дольше месяца пути… Хотя скорее всего еще меньше.