В коридоре послышались голоса, и Виктор разжал руки.
— Все, наши доминошники возвращаются. Идем, я провожу тебя к автобусу.
— Нет, — сказала Таня, — мы еще побудем вместе. Я ужасно хитрая и тут же извлекла выгоду из своего положения. Таиса Сергеевна дала мне ключ от своего кабинета, когда все разойдутся, приходи.
Она покраснела и пошла к двери.
— Погоди, — Виктор догнал ее и взял за руку. — Пойдем побродим по двору, я еще сегодня не вылазил из этой норы.
У двери они столкнулись с Агеевым, Липенем и Жихаревым, горячо обсуждавшим какую-то «рыбу».
— Ты не должен был делать ету «рыбу», — горячился Липень. — Делать «рыбу», когда у меня полная рука шестерок! Нет, вы только посмотрите на етого рыбака! Он-таки доведет меня до инфаркта.
— Ладно, ладно, козу мы проиграли, что ли, — добродушно отмахивался Агеев. — Ничего, завтра мы им еще врежем.
Завидев Таню и Виктора, они расступились.
— Витя, — сказал Липень и подергал себя за нос, — сегодня вы мне нравитесь. Чтоб я так жил и вы с вашей девушкой тоже.
Виктор засмеялся и повел Таню по коридору.
2
Утро подхватывало Дмитрия, как пловца на гребень волны, и несло через весь день, не давая опомниться, оглянуться: бронхоскопия, электрокардиография, спирометрия, переливание крови, рентген, доминошные баталии, Светланина болтовня о редакционных новостях, завтраки, обеды, ужины, а потом все откатывалось, как морской отлив, и наступали сумерки — время длинных теней и тоскливых мыслей, время обнаженного дна. За чернеющим перелеском догорала узкая, холодная полоска зари; небо медленно наливалось синью, и в ней, в этой сини, проступали еще блеклые, похожие на обсосанные леденцы, звезды; исчезали вороньи стаи; предметы теряли свои очертания, размазывались, расплывались. День умирал трудно и горько, как человек, словно не верил, что завтра возродится, повторится в другом дне, и Дмитрий, стоя у открытого окна, ощущал это умирание каждой клеточкой своего тела.
Он боялся сумерек, и все в клинике их боялись; это было время, когда затихала не только природа, но и люди, выброшенные кипением дня на пустынные берега своих душ.
Даже старый Липень, неуемный балагур и весельчак, не чувствовал себя на этом берегу спокойно и уютно; потоптавшись между коек, он садился на табурет и дергал Агеева за рукав.
— Послушайте, Дима, вот вы ученый человек, вы имеете верхнее образование и превзошли целую кучу наук, так, может, вы мне, старому дурню, растолкуете за мою жизню…
Он говорил, подергивая себя за нос, а Дмитрий смотрел, как за окном сгущается темнота. Вот, думал он, человек, который работал всю жизнь, и ему жалко свою работу. Ему жалко свою крохотную мастерскую, где он вытачивал детали для прабабушкиных швейных машинок «Зингер», делал ключи и ремонтировал авторучки. Он может утешить себя сознанием, что не зря прожил свою жизнь, что каждый день приносил людям пользу. Пусть польза была маленькой, как мышиный хвостик, какое это имеет значение. Важно, что работа дарила ему радость, и он тоскует об этой радости, а о чем тоскуешь ты? Что давала тебе твоя работа, и что она давала людям, и на что тебе опереться в этот сумеречный час? Что останется по тебе, кроме «нескольких строчек в газете»; они умерли, едва успев родиться, торопливые, равнодушные, нудные; ты сам уже забыл о них, и о них забыли другие. Если бы все начать сначала… Ты бы написал свою книгу. Ты бы написал ее, и она оправдала бы твое существование. А ты уверен в этом? То-то и дело, что не уверен. А вдруг это получилась бы просто еще одна книга об ужасах войны, о гетто, о горе, о мужестве — мало ли написано таких книг. Еще одна книга в длинном ряду книг — со времен Гомера написаны миллионы прекрасных книг, но люди не стали от этого ни лучше, ни добрее, ни человечнее; фашизм доказал, что можно восхищаться «Фаустом» Гете и прикладом загонять в душегубки детей. Конечно, работа, в которую ты вкладывал всю свою душу, дети, сознание, что ты честно прожил отпущенные тебе годы, не предавал, не лгал, не подличал, — все это очень важно, без этого порвалась бы связь времен, эстафета, которую одно поколение передает другому, но вот ты стоишь с глазу на глаз с вечностью, далеко не лучший участник этой эстафеты, типичный аутсайдер, и даже если бы ты всю жизнь работал, как вол, яростно и вдохновенно, вряд ли сейчас ты ощутил бы, что разгадал загадку бытия.