У ординаторской Сухорукова догнал зуммер аппарата связи.
Он достал из кармана пластмассовую коробочку, щелкнул рычажком.
— Слушаю.
— Андрей Андреевич, зайдите, пожалуйста, к Николаю Александровичу, — холодно сказала Людмила: с клинической конференции, на которой Мельников выступил со своим обвинением, она была его самым лютым врагом; Людмила знала, какими неприятностями это грозит директору.
Он спустился вниз, вошел без стука. Заложив руки за спину, Вересов ходил по кабинету. Остановился, вскинул подбородок.
— С тобой Белозеров беседовал?
— Вчера.
— О чем?
— Все о том же: почему да зачем.
— Позвонили из Фармкомитета: препарат утвержден к клиническим испытаниям.
Сухоруков сел, нашарил в кармане сигареты. Глубоко, до колотья в легких, затянулся.
— Хорошая новость. Но было бы еще лучше, если бы они сделали это три месяца назад. Насколько я понимаю, ни физико-техническая характеристика препарата, ни нормы и принципы введения с тех пор не изменились. А между тем…
— Ты все очень правильно понимаешь, — ядовито усмехнулся Николай Александрович. — Я всегда считал тебя умницей. Лучше скажи, кто тебе разрешил отпускать Минаеву из института?
Сухоруков пожал плечами.
— Я ее не отпускал, Николай Александрович. Я неукоснительно выполняю ваш приказ о моем переводе в лечащие врачи. Сам с неделю не видел, думал, вы ее куда-нибудь в область направили. А что случилось? Очередное ЧП?
Вересов хмыкнул и приоткрыл дверь.
— Басова ко мне. Быстро.
Отошел к окну, отвернулся.
Бесись, бесись, подумал Сухоруков, я же знаю, что ты радуешься не меньше моего. Препарат спасен, может, уже через несколько дней мы получим новую фасовку, и он начнет в меру своих сил воевать с раком. Тебе полагается сейчас изображать из себя строгого начальника, а мне — сидеть, покаянно опустив голову и смиренно внимать выволочке, ну, что ж…
— пробормотал он и захохотал, вытирая рукавом халата выступившие слезы, а Николай Александрович обернулся и выразительно покрутил пальцем у виска.
Вошел Басов, выжидательно остановился у порога.
— Вы отпускали Минаеву? — спросил Вересов.
— Отпустил, — ответил Яков Ефимович. — Согласно ее заявлению — на неделю без сохранения содержания по личному делу.
— С кем вы согласовали свое решение? С Нифагиной, с Жарковым, со мной?
— Но, Николай Александрович, — осторожно сказал Басов. — Я считал… Зачем же вы меня назначили и.о., если я самостоятельно не могу решить такой пустяковый вопрос? Никакой острой нужды в аспирантке Минаевой отдел не испытывал, и я решил…
— А вот я вам сейчас влеплю выговор, чтобы вы не разводили здесь анархию, тогда вы будете знать, как решать. Один решает, другой решает… Люда!
Людмила замерла в дверях.
— Подготовьте приказ. И.о. заведующего отделом радиохирургии Басову Я. И. — выговор за предоставление отпуска аспирантке Минаевой без согласования с руководством.
Яков Ефимович побледнел и снял запотевшие очки.
— Николай Александрович, — тихо прошелестел он, — в таком случае я буду вынужден подать заявление об уходе из института. Это несправедливо, а с несправедливостью я никогда не примирюсь.
— Я тебе уйду! — крикнул Вересов. — Я тебе так уйду, что ты собственную тещу не узнаешь! Ты представляешь, какие «личные» дела устраивала эта… — он замялся, подыскивая подходящее слово, — эта ваша Минаева?! Она отправилась в институт биофизики, к академику Кислякову, подняла там такой переполох, что старика чуть не хватил инфаркт, потащила его в комитет, там обозвала всех бюрократами и волокитчиками, которые тормозят внедрение важного препарата… короче говоря, ославила нас на весь белый свет.
— Но препарат утвердили? — спросил Яков Ефимович.
— Утвердили. Там все давно было готово, просто отпуска, большая загрузка, то да сё…
— Ладно, — усмехнулся Яков Ефимович, — в таком случае пускай Людочка пишет приказ. Пожалуй, я передумаю подавать заявление.
Победно блеснув стеклами очков, он вышел.
— Наконец-то он напомнил мне Илью, — сказал Николай Александрович. — Я уже грешным делом думал, совсем в нем ничего от характера старшего брата нету. Интересно, что там Белозеров накопал…