— Именно поэтому. Без санитарки я с горем пополам обойтись мог, а без секретарши нет.
— У вас замашки министра.
— У меня замашки хирурга. Вы знаете, что крупные американские хирурги сами даже швы не накладывают, это делают ассистенты. А вы хотите, чтобы я занимался бумажками.
— Не слишком ли вы самоуверенны? Крупный хирург…
— Это не самоуверенность. Я хирург высшей категории, что в переводе на общежитейский язык означает — крупный. Кроме того, что я руковожу… руководил отделом, работой двух десятков врачей и научных сотрудников, я собственноручно делал от шести до десяти сложных операций в неделю. Согласитесь, что и больным, и государству выгоднее, если я занимаюсь хирургией, а не бумаготворчеством.
— Это отнюдь не означает, что вам дозволено нарушать финансовую дисциплину и штатное расписание.
— А это уж вы, уважаемый Федор Владимирович, обязаны были позаботиться, чтобы привести штатное расписание и финансовую дисциплину в соответствие с потребностями хирургии, — отрезал Сухоруков.
Белозеров прикусил губу.
— Что вы скажете вот по этому поводу? — Он подвинул стопку историй болезней. — Чем вызваны калечащие операции, ведь у всех больных опухоли после лучевого лечения полностью исчезли.
Сухоруков полистал истории, вспомнил маленькую хрупкую балерину, прибитого ее смертью Якова и полез за сигаретами.
— Вы ведь были онкологом. Неужели вы не знаете, что определенный процент таких «исчезнувших» опухолей метастазирует? Вот это как раз тот случай, когда врач не может, не имеет права рисковать. Когда создадут аппаратуру, подтверждающую, что облучение не только разрушило опухоль, но и уничтожило все до единой злокачественные клетки, мы с радостью откажемся от калечащих операций.
Федор Владимирович сделал пометку в блокноте.
— Вопрос, который в первую очередь нужно задать директору, однако… Вы мне не скажете, почему у вас так много непрофильных больных? Оперируете кисты, мастопатии, полипы… то, что с успехом могут сделать в любой клинике. Не мешает ли вам это все усилия сосредоточить на онкологических заболеваниях? Или улучшаете статистику?
— Нет, не мешает, — сказал Сухоруков. — Если мы хотим всерьез бороться с раком, а мы, разумеется, хотим и боремся, то мы не можем обходить и предраковые формы. Наоборот, чем больше мы будем ими заниматься, тем меньше у нас будет цветущих раков. Человек может прожить с кистой или полипозом кишечника сто лет, но при определенных условиях… Короче, лучше от этой гадости избавляться. Слишком уж трудно, а иногда просто невозможно установить, началась малигнезация того же полипа или нет. А что касается статистики… Думаю, это не так уж важно.
Белозеров задумчиво рисовал в блокноте чертиков. Острая мордочка, рожки, копытца, длинный, загнутый колечком хвост. Доктор наук, без пяти минут профессор, правая рука Вересова, — зачем он связался с лабораторным препаратом? Чего ему не хватало? Славы победителя рака?
— Какая слава, — грустно сказал Сухоруков. — Я ведь прекрасно знал, что ни золотом, ни другим подобным препаратом рак не победишь, и даже задачи такой перед собой не ставил. Была когда-то за рубежом такая надежда, да лопнула. Компонент в многоступенчатой терапии, не больше, да и компонент еще слабоватый. Вот когда биофизики дадут нам препараты с большей длиной пробега излучения, — например, изотоп иттрия, — тогда другое дело. А пока…
— Тогда объясните мне, зачем вы это сделали?
— Не могу, — ответил Сухоруков. — Я так много объяснял это самому себе, что вам уже — не смогу.
— А все-таки?
Сухоруков поднял голову.
— Все мои объяснения в известной степени имеют чисто эмоциональный характер, боюсь, что вы их не поймете.
— Вы убеждены в моей эмоциональной глухоте?
— Нет, но эмоции — не довод, а утешение.
Белозеров заглянул в блокнот.
— Скажите, Вересов знал о том, что вы вводите больным лабораторное золото? Вы с ним это согласовывали?
— Нет, ни в коем случае. Ни он, ни Жарков, ни Нифагина ничего не знали. Я считал, что это элементарное продолжение плановых работ с препаратом, и оно не нуждается ни в каких дополнительных согласованиях. В этом смысле вся вина полностью лежит на мне.
— Подумайте, — сказал Белозеров, — не спешите. Разговор мог быть конфиденциальным, с глазу на глаз. Вы ведь понимаете: половина всегда меньше целого.
Сухоруков встал.
— В математике, Федор Владимирович. А что касается этики, то тут половина иногда несравненно тяжелей. Жаль, что вы этого не понимаете.
Сухоруков ушел, не попрощавшись, а Белозеров еще раз перечитал акт о незаконном введении больным препарата коллоидного золота бывшим заведующим отдела радиохирургии Сухоруковым, послужившим, по авторитетному заключению патоморфологов Мельникова и Чемодурова, причиной смерти Зайца Ф. Ф., и поставил над подписями членов комиссии свою размашистую подпись. По крайней мере с этим все ясно — в прокуратуру. Вспомнил Знаменского: «Пусть погибнет мир, но торжествует юстиция». Что ж, юстиция восторжествует.