— Неправда. — Федор Владимирович аккуратно сложил бумагу. — Я просматривал утреннюю почту, там ничего не было.
— Тогда считайте, что я съездила за нею в Москву. — Минаева улыбнулась ярко накрашенными губами и поправила косынку. — Какое это имеет значение, не правда ли?
«Да, — подумал он, — да, правда. Ровно никакого значения. Никакого…»
— Можете идти. Если вы мне еще понадобитесь…
— С удовольствием. — Минаева аккуратно придвинула стул к столу. — Я даже не предполагала, что вы такой милый и приятный собеседник.
Она вышла. Белозеров еще раз внимательно перечитал решение Фармкомитета, порвал акт и представление прокурору и выбросил в корзину.
Глава тридцатая
1
Из приемной, из-за приоткрытой двери, доносился ровный стрекот пишущей машинки. Вересов отложил ручку, выглянул. С подозрительной ласковостью сказал:
— Людочка, я ведь просил пригласить Заикина и Восковцева.
Людмила вынула из каретки окончившуюся страницу.
— Будут через пятнадцать минут.
— Почему через пятнадцать? — притворно удивился он. — Они мне нужны сейчас. День-то не операционный.
— Сейчас вы пойдете обедать, я ведь уже говорила.
Вид у нее был непреклонный, как у египетской жрицы.
Николай Александрович знал, что спорить бесполезно, но, на всякий случай, возмутился.
— И не подумаю! Мне нужны Заикин и Восковцев. Если тебе трудно их вызвать, пожалуйста, я сам позвоню.
Не обращая на него внимания, Людмила взяла трубку.
— Кухня? Накрывайте, профессор уже выходит.
Он раздраженно буркнул что-то нечленораздельное, вернулся в кабинет и с треском захлопнул за собой дверь. Людмила тут же вошла следом.
— Николай Александрович, надо уважать чужой труд, — назидательно сказала она. — Разогревают в третий раз, это уже всем надоело.
— Я их не просил. — Вересов потянулся к телефону. — Почему не работает?
— Отключила. — Людмила подравняла стулья у длинного стола. — Сейчас три часа. В три пятнадцать придут Заикин и Восковцев. В три сорок Сухоруков и Басов ждут вас на консилиуме: трудный диагностический случай. В четыре двадцать придут аспиранты. В шесть — лекция в институте усовершенствования. Если вы сейчас не пообедаете, это до ночи. Вы зря теряете время, Николай Александрович.
— Позволь уж мне самому распоряжаться своим временем. Да не хочу я есть, понимаешь?! Не хочу. Аппетита нет.
— Аппетит приходит во время еды, — невозмутимо ответила Людмила.
Он засмеялся.
— И все-то ты знаешь. Зануда. Люда-зануда. Ты уже обедала?
— Да.
— А Федор Владимирович?
— Он уехал в город.
Вересов с сожалением посмотрел на разбросанные по столу листки и пошел на кухню. В задней комнате уже было накрыто. Безвкусный суп, перестоявшее жаркое. Нет, больные на питание, вроде, не жалуются, действительно нет аппетита. Выпил стакан круто посоленного томатного сока. Зануда… Замуж ей надо, как раз и комната в общежитии освободилась. Может, подобреет?
В кабинете он снова сгреб все листки. «Программа клинических испытаний гипертермической установки». Звучит… Вооружился красным, остро отточенным карандашом, поправил очки. Жора и Алик Восковцев сидели у стола, вытянув шеи, и всякий раз, когда Вересов ставил птичку или загогулинку, нервно ерзали и переглядывались. Просили они много, но самое необходимое, и теперь дрожали, как бы директор чего не вычеркнул. Одних только предварительных анализов нужно было сделать около полутора десятков: чуть не все лаборатории привлечь. И надолго, на полный рабочий день. Сеанс гипертермии продлится пять-шесть часов, а основные анализы придется повторять через каждые тридцать минут. Непрерывный контроль за состоянием организма, иначе нельзя. Плюс анестезиологи, реаниматоры, сестры — те, кто непосредственно поведет сеанс. Тоже народу набирается порядком. А вдруг все перекроит… не единой гипертермией жив институт, каждый человек на счету. Наверно, перекроит, очень уж глубоко задумался.
А он думал не о лабораториях, не о врачах, не о времени. О тех, кто решил проверить на себе режимы и параметры, прежде чем поместить в ванну больного. О Жоре, об Алике, о других ребятах, перечисленных в списке. Все тот же проклятый вопрос: на собаках отработано, а как будет с человеком? Разные биологические виды. Правда, есть опыт Арденне, ниточка есть, но режимы другие, система охлаждения мозга другая. Ты можешь с полной уверенностью сказать, что ни с кем из твоих экспериментаторов ничего не случится? Нет, не могу. Это только звучит смешно: пять часов пролежать под душем, подумаешь — эксперимент на себе… А на самом деле — эксперимент. Такой же, какие ставили на себе Гамалея, Хавкин, Уайт, Аргамонте… Потому что полностью предвидеть его последствия невозможно. А у меня есть инкурабельные больные. Уверен на сто процентов: скажи я, что гипертермия может им помочь, хотя пока это связано с некоторым риском, любой рискнул бы, не задумываясь. Но я этого никогда не скажу. И ребята не скажут. Им куда легче рискнуть собой, и они имеют на это право. Право на эксперимент.