— Да погодите вы! — крикнул Николай и вскочил, одергивая кургузый пиджачок. — Погодите! Вы бы хоть для приличия нас спросили. Но хочу я в медики, чего я там не видал!
— Так можно и за педагогический проголосовать, — поддержал его Белозеров. — Больно нужно…
Марат вздохнул. Он уже привык к таким воплям. Все лучшие ребята рвались в технические вузы, всем хотелось возводить Днепрогэсы и Магнитки, в медицинские и педагогические институты шли или по призванию, или потому, что больше никуда не надеялись поступить, или по комсомольской разверстке. Что ж, придется и этих уламывать.
— Вы комсомольцы? — прищурился Марат.
Вересов и Белозеров сердито засопели.
— Мы тоже считаем, что комсомольцы, потому и позвали. А если комсомольцы, значит, пойдете туда, куда вас пошлет комсомол. И будете делать то, что комсомол поручит. Иначе вы не комсомольцы, и весь на том разговор. — Марат перевел дыхание, откинул со лба волосы и вдруг смущенно усмехнулся. — Эх вы, хлопцы-хлопчики… Думаете, мне охота на этом стуле штаны протирать? Второй год в летное училище прошусь — не пускают. Говорят: здесь нужен. А вы — там. Мы всех выпускников перебрали, лучших не нашли. Девчонок-то не пошлешь, дело военное. А посылать какое-нибудь барахло, чтобы всю нашу организацию позорило, — себе дороже. Начнется война, ранят меня, к примеру, какой расчет, чтоб меня недотепа лечил? Оттяпает по ошибке голову, жалуйся потом. А вы…
— А мы в тебя ведро касторки вольем, — под общий хохот сказал Николай. — Так что ты уж лучше к нам не попадайся.
— Согласен! — с облегчением вздохнул Марат, поняв, что сопротивление сломлено. — Получайте направления, а я уж постараюсь к вам не попадаться. Страх, как касторку не люблю. И еще рыбий жир…
…В июне сорок первого, неподалеку от Минска, в реденьком лесу, насквозь простреливаемом немецкой артиллерией, Белозеров и Яцына, отстранив пожилых санитаров, осторожно опустят политрука Березкина на операционный стол с развороченным осколком животом, и Вересов, отлично понимая, что Марата уже не спасти, будет оперировать, а потом бросит под ноги скальпель, выйдет из палатки, прижмется щекой к нагретой солнцем шершавой сосне и беззвучно заплачет. В первый и последний раз за всю войну…
Из четверых радовались направлению лишь Илюша Басов — его отец был хирургом, и Илюша мечтал о медицинском, да Алесь Яцына — он тоже хотел стать врачом. Вересов и Белозеров целую неделю клокотали от обиды на Марата, на членов бюро и незадачливую свою судьбу. А затем получилось как-то так, словно они чуть не с первого класса собирались поступить именно в Военно-медицинскую академию, и никуда больше. Что это было — легкомыслие? Неопределенность юношеских устремлений: какая разница, где учиться, если еще вся жизнь впереди, не понравится — двадцать вузов сменить успеешь! Смутное предчувствие будущего призвания, словно из-за плотного занавеса проглянувшее из-за не шибко красноречивых слов комсомольского секретаря? Магия слов: «Военная академия»? Ведь совсем не обязательно добавлять: «медицинская», можно короче, а как звучит! Наверно, все вместе. А еще то, что уже совсем немного времени оставалось до первых схваток с фашистами, и если бы Марат сказал, что Красной Армии позарез нужны не военные врачи, а, например, интенданты, побузив недельку, они безропотно пошли бы в интендантское училище. Потому что не существовало для них, восемнадцатилетних, ничего на свете важнее, чем быть позарез нужными Красной Армии, любая мечта перед этой казалась мелочной и эгоистичной.
Успешно пройдя медицинскую и приемную комиссии, четверо минчан поселились коммуной в казарме-общежитии на Выборгской стороне, неподалеку от Финляндского вокзала. Жили весело и шумно, как все студенты той поры. Правда, «курсачам» было полегче: не приходилось заботиться ни о еде, ни об одежде — выдали комсоставские гимнастерки с отложным воротничком, шинели, сапоги, поставили на довольствие, — зато ж и нагрузочка у них была — с вузовской обычной не сравнишь. Кроме учебных предметов и практических занятий, курс молодого бойца, караульная служба, хозяйственные работы — день пролетит, свободной минутки не выкроишь. Да и дисциплина — не то что у штатских. Подъем, зарядка, уборка — все расписано по минутам. Строем в столовую, строем на лекции, строем на практические — без увольнительной от начальника курса носа за ограду не высунешь. А увольнительные давали редко, по воскресеньям, да и то не каждую неделю. Чуть проштрафился: складка на постели, не козырнул вовремя — только из окна городом и полюбуешься. Служба — не дружба.