Пожалеет ли он о своем самонадеянном выкрике, вызвавшем в аудитории веселый хохот? Нет. Это «Я!» будет подстегивать его всю жизнь; годы выветрят из него мальчишеское честолюбие, но большая цель останется, и время будет только укрупнять ее — так вырастает гора, по мере того как приближаешься к подножию.
Глава седьмая
1
Одного Горбачев не мог даже предположить, что Рита давно все знает о его болезни. Точно так же, как ни она, ни врачи не предполагали, что все знает он.
Заподозрив, а вскоре после операции убедившись, что Сухоруков и Минаева обманывают его, Григорий Константинович безропотно примирился с этим. Ну, а что еще им оставалось делать? Им, онкологам, потерпевшим поражение… Сказать правду? Кому она нужна — правда, убивающая быстрей и страшней, чем сама болезнь? Но Горбачев был убежден, что врачи лгут не только ему, а и его жене. И он терпеливо подыгрывал им, делая вид, что верит каждому слову. Он подыгрывал им, хотя поначалу это было и нелегко и непросто, а сам не переставал дивиться в душе, какая все-таки окаянная у людей профессия: знают ведь, что ты обречен, что умираешь ты — умираешь! — а шутят, улыбаются, глядя тебе в глаза, будто ты и не человек вовсе, а так — деревяшка бесчувственная… цирк!
Сухорукову это удавалось хорошо — привык, а вот Ниночке похуже — все-таки не совсем чужой, не первый год дружны.
Обостренным взглядом Горбачев подмечал то, чего никогда не подметил бы раньше. Вот он сделал вид, что отвернулся, и улыбка сползла с Нининого лица, словно перчатка с руки. Вот притворился спящим — и куда только улетучилась привычная бодрость из ее глаз. Он жалел Нину: выбрала бы ты себе работенку полегче, тут ведь не всякий мужик выдюжит.
Сколько раз яростный, протестующий крик раздирал ему горло, но Горбачев брал себя в руки и улыбался, когда улыбались врачи, только бы увидеть на Ритиных губах ответную улыбку. Откуда, ну, откуда было ему знать, что без Риты, без ее участия Сухоруков и Минаева никогда не смогли бы доиграть до конца спектакль, где на его долю выпала роль доверчивого простачка, которого все водят за нос?! А этот спектакль, скроенный из жестких правил медицинской деонтологии — специального морального кодекса врачей — и человеческого долга, нужно было играть до конца: кто, кроме Риты, смог бы обманывать Григория Константиновича дома, после выписки?! Как они могли не рассказать ей всю правду, если именно Рите предстояло поддержать его у последней черты, не дать искорке надежды, которую они раздували своей ложью, до срока погаснуть в черном колодце отчаяния.
Вскоре после того, как диагностическая операция подтвердила худшие опасения Сухорукова, когда с ясностью, не оставляющей даже тени сомнений, он убедился, что Горбачев обречен, Андрей Андреевич вызвал Риту к себе. Вообще-то поговорить с нею должна была Минаева, лечащий врач, но он видел, что ей это не под силу, и жалел — молода еще.
Конечно же, допусти Сухоруков хоть на миг, что нелепая случайность позволит Горбачеву узнать истинный диагноз, что он решит утаить свою беду от жены, — кто мог бы ему отказать в такой малости. Но он даже не подумал об этом: истории болезни хранились от больных за семью замками, а нелепые случайности тем и страшны, что предусмотреть их невозможно.
Как давно известно, благими намерениями вымощены дороги в ад.
Рита приехала в институт в середине дня. Поставила на площадке за воротами машину, прошла по широкой, обсаженной каштанами аллее к центральному корпусу, привычно поднялась в знакомый кабинет. Девочка-секретарь сказала, что Андрей Андреевич и доктор Минаева еще на операции, просили обождать. Рита придвинула к окну кресло, села, достала из сумочки сигареты. Кабинет у Сухорукова был маленький и тесный: обшарпанный письменный стол, заваленный синими папками с бумагами, приоткрытый книжный шкаф, диван с низкой спинкой, выгоревшие шторы, раковина умывальника в белом кафельном углу… Зачем я им понадобилась? Ниночка позвонила после операции: все в порядке. Может, ему стало хуже? Только этого мне и не хватало…
Рита познакомилась с Горбачевым еще студенткой: как-то поехала с участниками самодеятельности к шефам-летчикам, читала стихи Есенина, с этого концерта все и началось. Невысокий, рябоватый полковник целый год не давал ей прохода. Едва выкраивался свободный вечер, подкатывал на своей «Волге» к университетскому общежитию и торчал под окнами, терпеливо снося насмешки ребят и девчонок.