— Может, еще как-то перемелется?
— Нет. — Андрей покачал головой. — Устал я, брат. Смертельно от всего этого устал. Оба мы устали. Пойми, у меня не было иного выхода. С этим надо было как-то кончать. Хорош бы я был, если бы и здесь, на новом месте, начали шушукаться, что у меня жена — алкоголичка. Мне работать надо, а не тратить все свои силы и нервы черт знает на что.
— Но ты ее любишь?
— Не знаю. Любил. А может, и сейчас… Вспомню грязную, растрепанную, с бессмысленной улыбкой — своими руками задавил бы. «Никогда не хочется перечитывать…» Мало что не хочется — не вычеркнешь.
— О чем ты?
— Так… Уэллс. В книге жизни у каждого есть страницы, которые никогда не хочется перечитывать.
— Да, это верно. Дай прикурить, у меня спички кончились.
— Я тебя вот о чем хочу попросить. Последнее время она работала корректором. Когда выпишется, помоги устроиться, это ведь по твоей специальности. Ну и вообще… присмотри за ней. Хоть чуть-чуть, особенно на первых порах. Деньги, все такое. У меня она ничего не возьмет, характер, а ты… Ты записал мои телефоны?
Агеев поднял воротник плаща, сунул руки в карманы.
— Сделаю все, что смогу. Наверно, мне не стоит ходить к ней в больницу, лучше сделать вид, что я ничего не знаю. Прощай. — И ушел в темноту.
Через три месяца Сухоруков позвонил: Светлану выписали. Дмитрий встретил ее на улице. Загорелая, с короткой модной стрижкой, ярко накрашенными губами. «Молодец, — подумал он, пожимая ей руку, — выкарабкалась. И рука сильная, энергичная, вот только взгляд… как говорил Андрей: куски стекла? Не совсем точно, скорее — слюды, стекло прозрачное».
— Ну, старуха, — сказал он, — мне просто повезло, что я тебя встретил. У нас в редакции корректорша на пенсию уходит. Работа не пыльная, верстаемся раз в неделю, по средам, в остальные дни — часа на два. Вся газета — от силы пятнадцать страниц текста на машинке, не надорвешься. Чмокни меня в щечку и пошли к редакторше оформляться.
— Спасибо, Дима. — Она не улыбнулась, хотя ему очень хотелось увидеть в ее глазах улыбку, все так же затуманенными оставались два куска слюды. — Это как раз то, что мне нужно. Давай считать, что повезло нам обоим. Пошли к твоей редакторше.
Поначалу, как и обещал Сухорукову, Дмитрий приглядывался к Светлане, но это занятие ему быстро надоело: взрослая, битая, захочет жить — выпрямится, а не захочет, соломки не подстелешь.
Ему даже в голову не приходило, что они могут сойтись: улеглось, перегорело, и золу ветром разнесло. Он мотался по командировкам, строчил свои заметки и очерки, рыбачил, тосковал о ненаписанной книге; она вычитывала оригиналы, гранки, сверстанные полосы, исправляла грамматические и синтаксические ошибки; когда Агеев бывал в городе, они встречались каждый день, здоровались, обменивались привычно-безразличным: «Как дела?» — казалось, оба живут в разных плоскостях. Иногда эти плоскости пересекались, — раз в месяц он дежурил по номеру или был «свежим глазом» и подолгу торчал в корректорской; их столы стоили впритык один к одному, и в перерывах между полосами он развлекал Светлану анекдотами, шутил, балагурил, но отклика своим шуткам не находил. Отвечала она односложно, неохотно, если работы не было, доставала из стола книгу или журнал и нетерпеливо листала, дожидаясь, пока Дмитрий замолчит. «Бильдюга ты мороженая, — думал он, вспоминая веселую девочку с длиннющей смоляной косой, весело цокавшую каблучками по тротуару, — вобла ты пересушенная, и когда же этот сукин сын так успел тебя заездить».
Однажды Агеев попробовал вытащить Светлану за город. Стояла ранняя весна, в оврагах, в густом ельнике, на северных склонах холмов еще лежал почерневший ноздреватый снег, но в редколесье уже подсохло, а на опушках проклюнулись подснежники, — в такую пору он особенно остро ощущал одиночество. Светлана неожиданно согласилась. Они доехали переполненной электричкой до Крыжовки и весь воскресный день бродили по лесным тропинкам, усыпанным рыжей хвоей и вылущенными растопыренными шишками, и насобирали целую охапку блекло-голубых цветов. Вечером он проводил ее. Прощаясь, Светлана улыбнулась.
— Спасибо, Дима. Вот уж не думала, что ты умеешь так замечательно молчать.
После этого они еще несколько раз ездили то в Крыжовку, то в Зеленое, изредка вместе ходили в театры, в кино. Она тоже умела замечательно молчать, со стороны можно было подумать, что оба — глухонемые.
А осенью он заболел. Тогда это все и началось: боли в груди, одышка, кашель. Погода стояла скверная: дождь, слякоть, холодный сырой ветер, и Дмитрий позвонил в редакцию, что несколько дней полежит дома. Наверно, Светлана была в секретариате и прослышала об этом звонке, потому что после работы заявилась к нему. Она принесла большой шоколадный торт. Увидев его, Дмитрий так расхохотался, что сразу почувствовал себя здоровым: никто и никогда в жизни еще не дарил ему шоколадных тортов, он терпеть не мог сладкого, а купить бутылку водки и полкило краковской колбасы — по нынешним временам на такой подвиг Светлана явно была неспособна.